Газета Завтра Газета - Газета Завтра 882 (41 2010)

Конечно, такие песни, как "То не вечер...", "Отговорила роща золотая...", или даже "Ой, мороз, мороз, не морозь меня...", — вечно живая классика, но они всё-таки были созданы в прошлом.

А "Песня о комбайнёрах" и "Ромашки" — это наше настоящее. Будучи хотя бы единожды услышанными, они не просто "цепляют за живое", а продолжают звучать в душе.

Две — да, пока всего две — лучшие песни Игоря Растеряева (он же — "Че Гевара"), питерского актёра с волгоградскими корнями, — как раз из этого, пробуждающего народную историческую память, ряда. Наверное, совсем не случайно они появились именно сегодня, когда властные либералы почти открыто провозгласили лозунг "За Россию без русских!", а самих русских буквально пытаются лишить имени, повсеместно заменяя "россиянами" и выпуская даже школьные учебники "российского языка".

Причём не просто появились, а сразу получили всеобщее признание и распространение. Потому что после долгих лет молчания в них просто и бесспорно высказалась та самая "народная душа", существование которой отрицалось и отрицается всеми идеологами "рыночных реформ". Но что они смогут возразить против этого?

РОМАШКИ

Весь день по небу летают

Какие-то самолёты.

Они на отдых в Паттайю,

Наверно, возят кого-то.

А я один в чистом поле

Иду-бреду по бурьяну

К погибшим от алкоголя

Друзьям Ваську и Роману.

У меня лежит

Не один товарищ

На одном из тех

Деревенских кладбищ,

Где тёплый ветерок

На овальной фотке

Песенку поёт

О палёной водке.

Себе такую дорогу

Ребята выбрали сами.

Но всё же кто-то, ей-богу,

Их подтолкнул и подставил,

Чтоб ни работы, ни дома,

Чтоб пузырьки да рюмашки,

Чтоб вместо Васи и Ромы —

Лишь васильки да ромашки.

У меня лежит

Не один товарищ

На одном из тех

Деревенских кладбищ,

Где тёплый ветерок

Скачет изумлённо,

Синие кресты

Помня поимённо.

Но все слова бесполезны,

И ничего не исправить.

Придётся в кружке железной

Букет ромашек поставить.

Пускай стоит себе просто,

Пусть будет самым красивым

На деревенском погосте

Страны с названьем Россия.

Ничего тут уже не возразишь. Всё так, как спето. Без надрыва, без каких-то пустых угроз "врагам России". У нынешней России, как известно, нет врагов. "Сучка Кондолиза Райс" и "отребье натовское", упоминаемые в "Песне о комбайнёрах", — не враги, по большому счёту. У нас, русских, главный сегодня враг — всё-таки мы сами, когда одни довольны тем, что летают на отдых в Паттайю, а другие неприметно и одиноко гибнут — не только от палёных водок, а от утраты смысла своей жизни...

Конечно, таких песен их автору, что называется, не простят. Конечно, то "чисто поле", в которое он, русский комбайнёр с ромашками, вышел, является сегодня полем жестокой, беспощадной и неравной битвы. Но и полем русской Победы. Таким же, как Куликово, Бородинское или Сталинград, откуда родом Игорь Растеряев.

Тюремная Одиссея Василия Шульгина: Материалы следственного дела и дела заключенного. Составители: В.Г.Макаров, А.В.Репников, В.С.Христофоров. — М.: "Книжница/Русский путь" 2010, 480 с.

Читая стенограммы допросов Василия Витальевича Шульгина, я вспоминаю одну родовую историю. Мой прадед Михаил Титович Ф., будучи представителем известного купеческого семейства, в десятых годах принимал у себя в кабинете крупного промышленника и думского деятеля Александра Гучкова. Время было относительно спокойное, но в первом ящике стола прадед всегда предусмотрительно держал заряженный револьвер. Визит Гучкова родил в голове Михаила Титовича дикую и страшную фантазию: вот бы сейчас достать револьвер, да и выпустить все семь пуль в высокого гостя. Черная мысль поднялась откуда-то из подсознания и тут же улетучилась. Зато много-много лет спустя мой прадед сказал: "Если бы я знал тогда, что Гучков будет участвовать в отречении Государя, я бы ни секунду не сомневался. Непременно воплотил бы свой темный помысел…"

Так вот: мне почему-то кажется, что в отношении другого думца, приехавшего во Псков принимать отречение Николая Второго, мой прадед был бы менее строг и категоричен.

Надпись на мемориальной доске, установленной автору книг "Дни" и "1920" во Владимире, гласит: "В этом доме с 1960 по 1976 гг. жил выдающийся общественный и политический деятель Василий Витальевич Шульгин."

Но именно как политический деятель Шульгин потерпел фиаско. И случилось это еще 2 марта 1917 года, когда идейный монархист выступил в роли фактического могильщика монархии. Этот блокиратор политической стези Василия Витальевича всю жизнь давал о себе знать. Оказывается, даже в хрущевском СССР Шульгину косвенно ставили в вину все те же достопамятные события: "Вслух высказывать осуждения Партии нельзя. Я говорю:

— Но я не хочу вас свергать. Свергнуть вас, будет хуже.

А мне отвечают:

— Если дать свободу и таким, как вы, осуждать Партию, то вы ее свергнете, как свергли царскую Россию.

Что на это скажешь?"

Как монархист, как участник бесславного Белого движения, как деятель эмиграции, которую сам он назвал "окровавленным пухом от растерзанного двуглавого орла", — Шульгин обанкротился.

Но в богатой жизненными событиями и политическими катастрофами биографии Шульгина есть одно, с позволения сказать, поразительное обстоятельство. Шульгин — блистательный литератор, а если сказать точнее: большой русский писатель, работающий в особом уникальном жанре, включающем воспоминания и размышления. Этот бесспорный и отрадный факт почему-то не отмечен на мемориальной доске. Хотя именно авторство книг "Дни", "1920", "Три столицы" — делает личность Шульгина в России важной и интересной на все времена.

Сочинения Шульгина, наполненные личными размышлениями и субъективными впечатлениями, не уводят прочь, но приближают нас к живой истории. Шульгин в своих книгах лишен политической узости — он широк и чуток; наполнен интуициями; близок к прозрениям. Вот что Шульгин писал о большевиках в самом начале эмиграции: "Наши идеи перескочили через фронт… они восстановили русскую армию… Как это ни дико, но это так… Знамя Единой России фактически подняли большевики… придет Некто, кто возьмет от них их "декретность"… Их решимость — принимать на свою ответственность невероятные решения. Их жестокость — проведение однажды решенного… Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря… И "человеческие глаза". И лоб мыслителя… Весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, — это только страшные, трудные, ужасно мучительные… роды самодержца".