Николай Кузьмин - Возмездие

Юрий Олеша назвал писателей «инженерами человеческих душ». Это определение понравилось и прижилось.

Восторженную встречу делегаты устроили старейшему ашугу из дагестанского аула Сулейману Стальскому…

Незаметно пролетели две недели. Писатели приступили к выборам руководящих органов своего нового союза.

Председателем правления единодушно прошёл Горький.

Членами правления, т. е. литературными генералами, стали Д. Бедный, Биль-Белоцерковский, Лев Каменев, Кирпотин, Киршон, Кольцов, Маршак, Пильняк, Слонимский, Тынянов, Шагинян, Эренбург и всё-таки Юдин.

Это, как следовало понимать, лучшие из лучших.

Более талантливых, а, следовательно, достойных занять место на советском Парнасе не нашлось ни одного.

Таков получился один из итогов писательского съезда.

Первоначальный замысел Сталина создать из писателей что-то вроде хорошо управляемого литературного колхоза вроде бы осуществился. Не стало групп и группочек, все пишущие объединились под одной державной крышей. Наряду с правлением и секретариатом появился деятельный и чрезвычайно властный партийный комитет.

Союз советских писателей стал своего рода наркоматом литературы.

Сталин выразил свою признательность Горькому, подарив ему роскошный «Линкольн», самый дорогой в мире автомобиль.

На торжественном банкете в Георгиевском зале они сидели рядышком, переговаривались, наблюдали за веселившимися литераторами. Оба чувствовали усталость и удовлетворение. Удалось совершить дело громадного значения. В Германии, об этом писали все газеты мира, фашисты раскладывали костры из книг — причём сжигались произведения писателей, сидящих в этом зале… Произошёл фашистский путч во Франции… В развесёлой Вене разгромили шуцбунд… В Китае писателя Ли Вэйсэ-на живым закопали в землю… В Японии прямо на улице убили писателя Кобаяси… Фашизм смердел всё ощутимей. Верилось, что отныне советские «инженеры человеческих душ» будут работать только ради великой цели, а не растрачивать свои силы в повседневной взаимоистребительной грызне.

Творческое объединение писателей призвано помочь советскому народу осуществить грандиозные планы пятилеток. Вся надежда вот на этих, что сидят за столиками, уже подвыпили и шумят. Других писателей попросту нет.

Пошёл уже поздний час. Алексей Максимович попросил Сталина произнести заключительный тост. Взяв бокал с красным вином, Иосиф Виссарионович поднялся. Волна застольного гула сразу пошла на убыль и свернулась. В громадном зале установилась тишина. Иосиф Виссарионович, собираясь с мыслями, трогал усы и смотрел в стол. Внезапно напряжённую тишину прорезал тоненький смешок дискантом. Все ожидавшие невольно повернули головы. Веселился седенький старичок в нарядной тюбетейке, — как видно, азиат. Он подвыпил и, ничего вокруг не замечая, о чём-то увлеченно спорил сам с собой.

Усмехнувшись, Иосиф Виссаринович пошёл вдоль длинного стола. Приблизился, остановился. Весёлый старичок по-прежнему был увлечён своим. С улыбкой Сталин положил ему на плечо руку. Старик в тюбетейке досадливо дёрнул плечом… Потом он все же обернулся и отпрянул. Он узнал Вождя.

— Вы кто, отец? — спросил Сталин. — Хочу с вами познакомиться.

Ноги никак не слушались старичка. Сталин, нажав на плечо, оставил его сидеть. Это был старейший таджикский писатель Садриддин Айни.

Тост родился сам собой.

— Кто у нас в стране не знает великого Айни? Выпьем, дорогие друзья, за автора замечательных романов «Смерть ростовщика», «Рабы», «Дохунда».

Как всегда, Сталина выручила колоссальная начитанность и прекрасная память…

Дни работы съезда стали для сотрудников Лубянки страдной порой. Отделение капитана Журбенко собирало, отбирало и подшивало в папки донесения своих сексотов. «Тёткины сыны» трудились в поте лица. Для них выдались горячие денёчки. Они постоянно тёрлись в кулуарах, ночи напролёт шумели в номерах гостиниц, где взволнованные делегаты порою не ложились спать.

В Колонном зале гремели беспрерывные аплодисменты.

В донесениях сексотов картина писательского праздника изображалась совсем иная.

Доставалось докладчику Бухарину, который, как чеховский телеграфист, не упустил возможности «показать свою образованность». Он восторгался Брюсовым и отпускал комплименты Безыменскому, Светлову, Пастернаку. А — остальные? Брюзжали и злословили М. Пришвин, А. Новиков-Прибой, П. Романов, П. Орешин, А. Борисов, В. Правдухин. Негодовал пьяненький Я. Смеляков: в докладе его назвали автором стихов «дряхлых, пассивных, безвольных». И совершенно непостижимой была высокая оценка чеченца А. Авторханова (в скором времени — предателя, пособника фашистов). Его называли «надеждой советской литературы».

Поэт Ицик Фефер много лет состоял в лубянских штатах. Его ценность повышалась тем, что он был близок многим известным деятелям культуры, которые подозревались в пропаганде сионизма. В дни писательского съезда Фефер вдруг «прокололся» сам, попав в сводку суточного донесения. В одном из номеров гостиницы выпивала и шумела тщательно подобранная компашка литераторов «некоренной национальности». Тон, как ни странно, задавал Фефер (видимо, излишне выпил). Он со слезами на глазах стал читать стихи Бялика «Песня Грозного»:

Это было обращение Бялика к своим единокровцам.

Затем Фефера буквально занесло: он вдруг принялся вспоминать о последних днях Бялика и, подняв палец, произнёс:

— Перед смертью он заявил, что гитлеризм является спасением, а большевизм — проклятием еврейского народа!

Для аналитиков Лубянки поведение Фефера явилось неожиданной загадкой. Даже во хмелю сексоты не имели права терять головы. Капитан Журбенко отложил донесение в особую папку. Кроме того, он дал указание завести папку на Бабеля. Туда легло донесение сексота о язвительном отзыве «объекта» о работе писательского съезда (совершенно противоположное тому, что Бабель говорил с трибуны): «Съезд проходит мёртво, как царский парад. За границей никто этому не верит. Посмотрите на Горького и Бедного. Они ненавидят друг друга, а сидят рядом, как голубки. Я воображаю, с каким наслаждением они повели бы в бой каждый свою группу».

Словом, «писательский колхоз», едва образовавшись, явил признаки раннего, но серьёзного заболевания. Название этой болезни: групповщина…

Многие, очень многие писатели не попали в Колонный зал, не удостоились стать делегатами Первого съезда. К сожалению, в нескольких случаях сказалось отношение самого Вождя.