Николай Кузьмин - Соседи

В чайную на пристани пришлось завернуть по настоянию Василия Павловича Барашкова: с самого начала путешествия старик искал случая купить в подарок сыновьям связку знаменитой волжской воблы, незаменимой, по его мнению, прикуски к бочковому жигулевскому пиву. Вывеску чайной Барашков заметил еще утром, когда сошли с теплохода и стали рассаживаться в экскурсионные автобусы.

Степан Ильич Кравцов, отставной подполковник, друг Барашкова, считал, что глупо спрашивать воблу в чайной, если ее не нашлось даже на городском рынке, где какие-то вороватые личности украдкой предлагали приезжим прозрачные мешочки с подсохшей паюсной икрой. Однако отговаривать Барашкова, зная его упрямство, Степан Ильич не стал и вместе со всей компанией, незаметно сложившейся за время поездки, потянулся к небольшому бревенчатому дому с высоким деревянным крылечком.

День выдался знойный, пыльный. Жара давила на город, на улицы, на дома, она делала вялой воду в фонтанах и сваривала листву несчастных деревьев. К тому же обедать сегодня пришлось не на теплоходе, а в городе, и от несвежей ухи (в меню значилось заманчиво: стерляжья) подполковника мучила изжога. Ступая по улежавшейся горячей пыли, он враждебно поглядывал на крепкую обритую голову Барашкова с двумя твердыми складочками на побуревшем затылке. Его злила невосприимчивость упрямого старика к усталости, к жаре, хотя одет он был совсем не по-летнему: в черный выходной костюм и новенькие запылившиеся штиблеты, одна из которых, как он жаловался, нестерпимо жала. Но нет, топает, и хоть бы ему что!

На взгляд Степана Ильича, чайная, куда Барашков, бесцеремонно схватив за руку Наталью Сергеевну, потащил с собою всю компанию, была типичной забегаловкой, и он представил, какая там должна быть духотища — топором не прорубишь. С какой стати он должен все это терпеть!

— Наталья Сергеевна, — сварливым голосом позвал Степан Ильич, — подождемте, ради бога, здесь. Ну его с этой дурацкой воблой!

Барашков оглянулся и покачал блестевшей голой головой. Жилистый, как корень хрена, он твердо держал шею на расправленных плечах. С годами в нем все заметней становился этот вот прямой постанов обритой головы, точно свидетельство сопротивления возрасту.

Вместе с Натальей Сергеевной остановился и четвертый участник сложившейся компании, профессор Владислав Семенович. Он один из четверых был умело и практично одет для летнего путешествия: в сандалиях, легкой разлетайке из пестрого ситчика, темные очки. Человек умеренный, воспитанный, профессор тем не менее чем-то постоянно раздражал Степана Ильича. Вот и сейчас — он же не его позвал!

Кажется, Наталья Сергеевна догадалась, что происходит с подполковником. Протянув руку, точно капризному ребенку, она позвала его с той милой, установившейся между ними простотой, которую Степан Ильич с удовольствием замечал только в ее обращении к нему:

— Идемте, идемте. Как вам не стыдно! Ну, идемте же!

А когда он подчинился, Наталья Сергеевна негромко, чтобы не слышал профессор, укорила:

— Вот вы упрямец какой! Василий же Павлович опять будет сердиться.

— Василий Павлович!.. Опять!.. — возмутился он, но уже без прежнего раздражения. — Это я буду сердиться! Я!

— Ой, ой, ну вас! — с притворным ужасом отступилась Наталья Сергеевна. — Как петухи, честное слово!

Подполковник и Барашков дружили с фронтовых времен, но давность их устоявшихся отношений сказывалась странно: несколько раз на дню они, как выразился профессор, заводились по любому пустяку. Наталье Сергеевне, вокруг которой, в общем-то, и сложилась компания немолодых предупредительных мужчин, постоянно приходилось улаживать их шумные ссоры.

Занятые своим разговором, Наталья Сергеевна и подполковник совершенно не смотрели на дожидавшегося профессора, и тот, почувствовав себя лишним, оставил их одних и пустился догонять Барашкова. Степан Ильич с удовлетворением посмотрел ему вслед. Давно бы так!

— Неловко… — спохватилась Наталья Сергеевна, застенчиво показав глазами на уходившего.

Спина профессора выглядела обиженной.

Подполковнику стало его жаль, но он возразил:

— Да ну!

— Давайте зайдем, — и Наталья Сергеевна потащила его к высокому крылечку. — Зайдем, зайдем, без разговоров!

Внутри чайной пахло той же прогорклой ухой, точно во всем городе кормили из одного котла. Ощутив во рту противную горечь, Степан Ильич выпрямился всем сухим стройным телом, завел руки за спину и с неприязнью огляделся. Солонки с крупной солью вперемешку с красным перцем, окаменевшая горчица, на окнах липучки от мух… М-да, неаппетитно!

— Степан, — позвал его от буфетной стойки возмущенный Барашков, — дожили, а? На Волге и без рыбы!

В поездке Василий Павлович походил на строгого хозяина, проверяющего свои владения после долгой вынужденной отлучки. Придирчивый глаз старика всюду находил тысячи досадных упущений, и спутники Барашкова уже привыкли, что обо всем вокруг он судит прямо и громко, нисколько не думая о том, что его слышит кто-нибудь кроме своих. Иногда Наталья Сергеевна ойкала и всплескивала руками, а профессор подавлял усмешку и крякал, — тогда Степан Ильич по-дружески делал предостережение, но всякий раз Барашков останавливался, начинал буреть и раздувать шею: «Да ты в уме, Степан? Или мы не у себя дома?» Впрочем, таким он был всегда, всю жизнь, и в танковой бригаде, насколько помнил Степан Ильич, его так и звали: каждой дыре гвоздь!.. Вот и сейчас он, откинув с плеч накаленный солнцем пиджак и отдирая от груди рубашку, оглядывал убогое помещение и высказывался во весь голос.

— Тебя ж не переспоришь, — упрекнул Степан Ильич, приближаясь вместе со своей спутницей. Наталья Сергеевна держалась за его локоть, словно испытывала необходимость в защите.

Еще не старая дебелая буфетчица, царившая за стойкой, приняла возмущенный возглас Барашкова на свой счет и с оскорбленным видом стала поправлять товар на витрине: ломтики хлеба с окаменевшими корочками сыра. Потом она скользнула взглядом по стройной фигуре отставного подполковника, выделила его одного из четверых и, подняв к многоэтажной увесистой прическе переспелые руки, отвернулась к зеркальцу, прислоненному на полке к бутылке «Перцовой».

— Эк!.. — хмыкнул Барашков, разглядывая замысловатую башню на голове буфетчицы, — На что у людей время уходит! А, Степан?