Николай Кузьмин - Соседи

Буфетчица, не опуская рук, мрачно повела в его сторону подчерненными глазами.

— Василий, ты схлопочешь! — негромкой скороговоркой предостерег Степан Ильич.

В эту минуту Наталья Сергеевна затормошила его за локоть:

— Смотрите, смотрите, какая прелесть!

В помещении появились дети, мальчик и девочка. Мальчишка, в картузе и сапогах, с достоинством старшего вел девочку за руку. Когда дети проходили мимо, Наталья Сергеевна в умилении сцепила под подбородком пальцы. Дома у нее остался внук, и всю дорогу ее точило беспокойство, что молодые что-нибудь сделают не так и ребенок заболеет. Она уже была не рада, что отправилась в это долгое утомительное путешествие, и в каждом городе первым делом спешила на переговорный пункт. Так было и сегодня, и профессор Владислав Семенович иронически заметил, что теплоход пристает к берегу только затем, чтобы Наталья Сергеевна имела возможность позвонить домой. В последние дни ее уже ничто не интересовало, она считала часы, когда вернется.

— Братик и сестричка! — прошептала Наталья Сергеевна, наблюдая уверенную повадку мальчишки. Девочка в толстой длинной кофте и платочке шла за ним и диковато смотрела себе под ноги.

Усадив сестренку за пустой столик, мальчишка подошел к буфету и, поднявшись на носки, выставил над прилавком нос. Что он спросил, никто не расслышал. Величественно двигаясь за стойкой, буфетчица небрежно сыпанула на весы горсть конфет подушечек, смела их в тарелку, затем прибавила большой глазированный пряник, налила два стакана чаю.

Вытягивая руку, точно собираясь влезть на прилавок, мальчишка выложил зажатые в кулаке деньги; буфетчица смахнула их в коробку.

У девочки, дожидавшейся братишку, при виде лакомств блеснули глазенки. Мальчишка поискал, куда бы положить картуз, ногой придвинул стул и сел пировать.

Стакан обжигал девочке пальцы, мальчишка сам налил ей в блюдце. Пряник он разломил надвое, сравнил половинки и ту, что побольше, протянул сестренке. Она решительно замотала головой. Тогда он отдал ей меньшую, она взяла, откусила и, наклоняясь к блюдцу, вдруг улыбнулась, — вкусно.

— Нет, не могу! — простонала Наталья Сергеевна и, прослезившись, быстро пошла к дверям.

— У-у, крохотулечка! — неожиданно размяк и профессор и пальцем пощекотал девочке щеку.

С блюдцем в руках она совсем задичилась, втянула голову в кофту. На профессора строго глянул мальчишка: лезут тут, а чай стынет… Попить не дадут спокойно!

Подошел Барашков, молча расстегнул девочке кофту под горлом, и ей стало удобнее тянуться к блюдцу. Платочек она развязала сама, по-женски спустила на плечи.

— Деньги-то, — спросил Василий Павлович мальчишку, — в бабки наиграл?

Неторопливо наливая из стакана в блюдце, мальчишка утер лоб и ответил:

— Траву сдавали.

— А, вон как! Ну, тогда совсем молодец.

Спутникам своим, умиляющимся взрослой повадке ребенка, Барашков объяснил:

— Для нас старались. А то сунешься в аптеку — того нет, другого нет. Ромашки даже не стало. Будто совсем уж на асфальте живем! Молодец! — Василий Павлович одобрительно похлопал мальчишку по плечу и отошел от стола.

— Послушайте, — засекретничал с ним Владислав Семенович, — может, им купить чего? Шоколадку?

Барашков решительно потряс обритой головой:

— Не возьмет. «Что я вам, — скажет, — побирушка?»

Профессор оглянулся на детей, подумал и ничего не сказал.

Брат и сестра напились чаю и стали собираться. У мальчишки был сытый, немного усталый вид. Прощаясь, он подал руку Барашкову, как своему, остальным кивнул. На крыльце он надел картуз и взял сестренку за руку.

— Хозяин! — изрек Барашков. — А, Степан? Этот не пропадет.

Профессор снял свои темные очки и, покусывая кончик дужки, смотрел вслед уходившим детям с грустным выражением. Недавно на палубе в общем разговоре он высказался в том смысле, что многие современные молодые люди настолько привыкли сидеть у родителей на шее, что затянули свое детство, а вернее, иждивенчество до безответственности. Впрочем, вина здесь и родителей. Верный своей иронической манере, он пошутил: «Главное — довести детей до пенсии, а там уж они как-нибудь сами». И вот — такой крохотный и такой самостоятельный!

К теплоходу все четверо возвращались в задумчивости, без разговоров.

По разбитой дороге к пристани, переваливаясь на кочках, в клубах пыли пробирались автобусы. Разомлевшие туристы тащились из последних сил. Почти у каждого на шее висел фотоаппарат. Степан Ильич всю дорогу посмеивался над болезненной страстью к фотографированию и донимал Барашкова, что тот не утерпел и уговорил кого-то несколько раз щелкнуть его на фоне исторических зданий и монументов: засвидетельствовать родным и знакомым факт своего посещения этих мест.

На берегу среди обессиленных зноем туристов вертелся бойкий человечек с воспаленным шелушившимся лицом. Кланяясь, он сыпал прибаутками и подставлял ладонь. Подавали слабо. Завидев Наталью Сергеевну в сопровождении мужчин, человечек подбежал и сорвал с головы кепчонку.

— Дамочке ор-ригинальной! Мужчинам достойным! — И зорко смотрел, не полезет ли кто в карман.

Компания прошла мимо, избегая глядеть в его просительные и в то же время нахальные глазки.

— Папаш-шки, мамаш-шки! — зачастил пропойца, заметив колебания Натальи Сергеевны. — Бр-ратишки, сестренки! Не на синий бостоновый костюм, не на зеленую велюровую шляпу пр-рошу я вашу тр-рудовую копейку… Не я пр-рошу, ор-рганизм просит! — воскликнул он с надрывом и ударил себя в грудь.

Лишь Наталья Сергеевна остановилась и достала кошелек. Пока она рылась, отыскивая мелочь, пропойца показал понимание человеческой души: уловив ее смущение, он негромко произнес что-то о руке дающей, которая не оскудевает. Устыдившись своей скупости, Наталья Сергеевна сунула ему бумажный рубль. Он принял милостыню небрежно, двумя пальцами, в полупоклоне поискал ее взгляда, но она не захотела благодарности и побежала догонять своих.

Молчание мужчин, когда она их догнала, показалось ей осуждающим. Каждый принял ее поступок как укор себе в недостойной скупости. Степан Ильич, с руками за спиной, не смотрел по сторонам и первым направился к спущенному с теплохода трапу. Неприятный случай с развязным пропойцей усилил ощущение усталости. Целый день на ногах, да еще по такой жаре!

— Лодырь! Ох, лодырь! — проговорил Барашков, оглядываясь с трапа. — Драть его некому.

— Перестаньте, — тихо попросила расстроенная Наталья Сергеевна. Ей казалось, что, остановившись и подав милостыню, она в чем-то подвела своих постоянных спутников.

Усталость и раздражение прошли, едва Степан Ильич пустил в душевой кабине обильную, не особенно горячую воду.