Николай Кузьмин - Возмездие

Арестованные поэты искренне надеялись, что, угождая лукавым и настойчивым допросчикам, они тем самым убедительно демонстрируют свою советскую благонадёжность, и охотно называли имена друзей, приятелей, знакомых. Жестокая ошибка! Задачей следствия было доказать массовость преступной организации. Остальное зависело от искусства допросов и стойкости арестованных.

Из показаний Ярослава Смелякова:

«Я попал под влияние Васильева, звериного индивидуалиста и кулака».

К протоколу приложен автограф стихотворения поэта:

Преступное умонастроение Смелякова усугублялось ещё и тем, что у него при обыске нашли сочинение Гитлера «Майн кампф». (Да уж подлинно, что нашли? А не подбросили?)

Напоследок сам Васильев подписал признание: «Враги толкнули меня на подлое дело убийства наших вождей».

Сергей Клычков признал: «Я был фашистом, только не немецким, а русским».

Из смертной камеры он послал отчаянную мольбу: «Простите меня, я больше не буду!»

Всех русских поэтов расстреляли за террор.

В обвинительное заключение не был включён довольно хлёсткий пункт: будто бы поэты собирались обратиться в Лигу Наций с жалобой на отсутствие демократии в СССР. Однако эта идея осталась у «тётки» про запас. Предстояла дальнейшая истребительная работа, провоцировались новые «дела» — и по усилиям «литературоведов» можно проследить, как тянулись их загребущие лапы к тем, кто ещё бегал на воле: писателям Булгакову и Замятину, актёрам Москвину и Качалову. Выпускались коготки и на других, — во многих протоколах значатся имена С. Чапыгина, А. Неверова, С. Подъячева, В. Шишкова, М. Пришвина, И. Касаткина, С. Малашкина, И. Шухова.

И — снова: непостижимая избирательность.

Тот же Юрий Есенин, молоденький мальчишка, расстрелян как террорист, пытавшийся добыть оружие.

Но Гайдар, у которого он якобы выпрашивал револьвер, почему-то остался в стороне со всем своим арсеналом!

Больше того, именно в эту пору Гайдар вдруг продемонстрировал такую степень своего влияния, что перед ним склонила свою пьяную от крови голову сама «тётка»! Как уже указывалось, Гайдар в юношеские годы возглавлял карательный отряд по борьбе с мятежами (расстреливал, рубил шашками, топил в прорубях). Обосновавшись в Москве, он принялся писать для детей (и неплохо, кстати). На преуспевающего сочинителя положила глаз шустренькая Лия Лазарева, работавшая на киностудии «Детфильм». Счастье молодожёнов оказалось недолгим: Лия разочаровалась в бывшем карателе и ушла к некоему Соломянскому. Её сын Тимур появился на свет уже под крышей нового мужа… Спустя какое-то время в широкозахватную сеть «тётки» угодили и Лия, и Соломянский. Тогда мать Лии принялась хлопотать. Она обратилась к редактору журнала «Костёр» Бобу Ивантеру, затем они вместе явились к Аркадию Гайдару. Создатель «Тимура и его команды», быстренько прикинув, направился в салон Евгении Соломоновны, жены Ежова. Расчёт оказался точным, успех же хлопот частичным: Лию «тётка» отпустила, Соломянского — нет.

А удивительный иммунитет от «тёткиных» клыков поэта Иосифа Уткина?

Один из самых крупных и влиятельных троцкистов X. Раковский был возвращён из ссылки. В Москве он на долгое время поселился в квартире своего друга Уткина. Легко представить, какой жгучий интерес Лубянки вызвало бы обиталище троцкиста, поселись он, скажем, у Есенина или Платонова. А вот под крышей Уткина он жил совершенно безмятежно и бдительная «тётка» не проявляла никакого интереса ни к хозяину квартиры, ни к его чрезвычайно опасному квартиранту.

Убедительный пример того, что кровожадность «тётки» носила подчёркнуто национальный характер. Ей был сладок вкус только русской крови!

Время — лучший раскрыватель всевозможных тайн (в том числе и лубянских).

Николай Иванович Ежов уже перед самым своим закатом стал напряжённо ломать голову над неразрешимой для его ума загадкой. ВЧК изначально была задумана и создана для истребления народа завоёванной страны. И это ведомство усердно осуществляло своё предназначение. Уничтожались не отдельные граждане России, а целые сословия. Кровь лилась рекой. Ведомство меняло вывеску, называлось ОГПУ, а затем НКВД, но назначение нисколько не менялось. Задание оставалось прежним. Только орудовало уже не узкое ведомство — работала целая система надзора, сыска и арестов. Список жертв был бесконечен. Но в этом списке вдруг обнаруживались непостижимые пробелы: лицу из оперативной разработки давно следовало бы оказаться на лубянских нарах, оно же продолжало оставаться на свободе и лишь молило Бога отвести беду. И Бог, в лице тех, кто визировал ордера, вдруг на самом деле милосердничал, миловал. Что же лежало в основе этих милостей свирепых деятелей карательного ведомства? Ежов держал в руках и своими глазами читал многие и многие оперативные документы. Они не уничтожались, а наоборот, бережно сохранялись, вылеживаясь в папках. Для каких целей? Зачем? Почему им тогда же, когда они были добыты, не давали ход? Угадывалось в этом что-то неторопливо-удавье, некая игра смертельной мощи кольцами!

Разгадка такой неторопливости заключалась в том, что карательное ведомство считало виноватыми всех без исключения граждан Советского Союза. Поэтому обильные донесения сексотов подшивались впрок, создавая задел для будущих процессов, малых и больших. Годилось всё: случайные словечки, рассказанные анекдоты, знакомства, встречи, споры и ссоры. «Тётка» работала с большим заглядом в будущее, и у неё всё было готово для того, чтобы в любую минуту получить визу на любой арест. Само собой, приоритет при этом отдавался людям выдающимся, заслуженным. И часто, очень часто успех профессиональный вёл к жизненному краху во внутренней тюрьме в самом центре Белокаменной.

Быстро свалив и погубив Ежова, «тётка» показала свою изворотливость и неодолимость. Эта зловещая организация продолжала жить и действовать по своим законам и мало кому известным планам.