Сергей Кремлев - Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера

Но крупный политический масштаб Кирова, Молотова и Кагановича, их кондиционность как политических руководителей трудящейся массы, полностью сказались в том, что они не мыслили себя на первых ролях взамен Сталина. Это было не угодничество, а ясное понимание своих возможностей. Кирова потому и устранили в декабре 1934 года, что он был опорой Сталина в ранее «зиновьевском» (читай — троцкистском) Ленинграде и не считал себя способным вынести с честью — не для себя, а для страны — бремя высшего руководства.

Но и Троцкий, Зиновьев, Тухачевский лишь считали себя способными на лидерство в новой России. «Много званных, да мало избранных»…

А если и «званных» мало, то сколько же тогда избранных? В России тогда такой был один.

В свое время Дан говорил о Ленине, что невозможно противостоять человеку, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном — о социалистической революции.

Эта же характеристика полностью приложима и к Сталину, с той только разницей, что он двадцать четыре часа в сутки думал о социалистическом строительстве в стране, эту социалистическую революцию уже совершившей.

Знаменитый эсер Виктор Чернов в марте 1924 года опубликовал в эмигрантском журнале «Воля России» статью о Ленине, из которой можно было сделать три вывода: об ограниченности самого Чернова, о закономерности политического краха его партии и… о безальтернативности Ленину как единственно возможному для России политику, способному в то бурное время Россию спасти, а не погубить.

Теперь уже Сталин оказывался таким безальтернативным политиком, единственно способным не погубить Россию, а укрепить и возвеличить ее.

Чернов писал о Ленине, которого хорошо знал. Однако то, что он писал, полностью относилось и к Сталину, которого он не знал: «Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт делали из него какого-то духовного „Ваньку-встаньку“. После всех неудач, ударов судьбы, поражений он умел духовно выпрямляться. Его волевой темперамент был как стальная пружина, которая тем сильнее „отдает“, чем сильнее на нее нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец, как раз такой, какие и нужны, чтобы создавать и поддерживать подъем духа и чтобы при неудаче предупреждать зарождение паники, ободряя силою личного примера и внушением неограниченной веры в себя, — и чтобы одергивать в моменты удачи, когда так легко и так опасно превратиться в „зазнавшуюся партию“, способную почить на лаврах и проглядеть будущие опасности.

Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов (чем отличались Троцкий, Зиновьев, Бухарин. — С.К. ). Он бывал и неуклюж, и грубоват, он часто повторялся. Но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжевывания пробивалась живая, неугомонная, волевая стихия, твердо шедшая к намеченной цели.

Его охотно считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам заряжен „двойным зарядом“ ее, и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты, — и как им естественно светить не своим светом, а отраженным. Плебей по привычкам и натуре, он оставался прост и натурален в своем быту после октябрьского торжества так же, как и до него».

Чернов, правда, ошибся, определяя Ленина как «плебея», хотя он здесь всего лишь хотел сказать, что в Ленине-де не было утонченности.

Нет, она была! Ни Ленин, ни Сталин не были простыми натурами. Именно врожденный аристократизм как высшая форма естественности при полном отсутствии позы, сквозит в каждой фотографии Ленина.

Сталин же…

Маршал авиации Голованов как-то вспоминал об одном необычном обеде у Сталина. За столом сына сапожника сидел Черчилль — прямой потомок герцога Мальборо.

Англичанин начал с того, что налил в большую рюмку, стоящую перед Сталиным, армянский коньяк. Сталин ответил ему тем же, и…

«Тосты следовали один за другим, — пишет Голованов. — Сталин и Черчилль пили вровень. Я слышал, что Черчилль способен поглощать большое количество горячительных напитков, но таких способностей за Сталиным не водилось. Что-то будет? Черчилль на глазах пьянел, а в поведении Сталина ничего не менялось. Видимо, по молодости я слишком откровенно проявил интерес к состоянию двух политических деятелей и очень переживал, чем все это кончится. Встреча подошла к концу. Все встали. Черчилль покинул комнату, поддерживаемый под руки. А я стоял, как завороженный, и смотрел на Сталина. Конечно, он видел, что я все время наблюдал за ним. Подошел ко мне и сказал: „Не бойся, Россию не пропью. А вот Черчилль будет завтра метаться, когда ему скажут, что он тут наболтал“. И твердой, неторопливой походкой вышел из комнаты»…

Черчилль был по привычкам патрицием, по натуре же — плебеем, слугой «золотого» меньшинства.

Сталин был прост по привычкам, но обладал тем величием, которое дается только благородной душе, служащей благородному делу.

А Троцкий, Бухарин, Куйбышев, Рыков, Литвинов-Валлах, Ворошилов, Черчилль, Рузвельт, Жуков и десятки других политических фигур — современников Сталина?…

У всех них были слабости, мелкие пристрастия, страстишки. Если не из каждого, то из каждого второго абзаца статей Бухарина выпирало: «Ах, какой я умный и остроумный».

У Троцкого рефрен был другой: «Ах, какой я главный!»

У Черчилля: «Какой я дальновидный и безупречный!».

Штампованная улыбка Рузвельта должна была убеждать, какой он «свой парень».

Поведение Сталина, выступления Сталина, тексты Сталина говорили: «Вот МЫ. Вот НАШИ задачи, и вот как НАМ надо их решать».

Тухачевский делал скрипки. Умилительно? Возможно…

Черчилль выкладывал кирпичные стены.

У Сталина же, практического социального реформатора с уникальными возможностями, было лишь одно увлечение, одна страсть — укрепление России, во главе которой он стоял.

Сталин не терпел ворон. Зато на его даче было множество ручных белок.

Задумаемся, читатель: мог ли он выбрать себе лучших друзей из меньших наших собратьев? Собаки, и даже кошки, требуют для себя части души, но политик, живущий для трудящихся, просто не имеет права расходовать душевные силы на что-то иное, кроме самих людей.

Лошади? Это или право прирожденного конника, или прихоть аристократа.

А вот милая русская зверушка, мгновенно сметающая с души хлам и усталость своим рыжим роскошным хвостом?

Какой точный и человечный выбор — белка на руке у Сталина.

Сама доверчивость на руке у того, кто мог оценить ее именно потому, что очень хорошо знал цену права на доверие.