Андрей Савельев - Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2

Некогда власть могла господствовать над человеком только телесно. Символом возвышения государства над человеком была тюрьма. ХХ век в этом отношении не только гуманнее, но и изощреннее. Власть, чтобы господствовать, стремится овладеть не самим человеком, а человеческим сознанием. Символом такой власти в наше время является телевизионная башня. Чтобы завладеть человеком, его не надо лишать свободы. Для этого надо предоставить свободу средствам массовой информации. Бесполезно устанавливать контроль за тем, что думает каждый гражданин, достаточно нескольких человек, которые контролируют эфир. Поэтому место Петропавловской крепости или Бастилии — этих мрачных символов тирании, господствующих над человеком, занимают теперь Останкинская или Эйфелева башни.

Во времена подцензурной прессы многим казалось, что стоит только отменить этот зримый символ официального подозрения (цензуру), как высоконравственная журналистика оплодотворит читателя, слушателя или зрителя потоком правды. Думалось, что если в государстве уничтожить цензуру, то само собой государство из безнравственного тут же превратится в нравственное. И в отношениях между властью и гражданами восторжествуют не насилие и обман, а мудрость и закон.

Как журналисты, так и большая часть интеллигенции предчувствовали в свободе печати некий золотой ключик, которым можно открыть ту самую заветную дверь, за которой молочные реки текут в кисельных берегах, — дверь, наглухо заколоченную еще во времена Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича.

Закон о печати (в более широком и современном смысле — о средствах массовой информации), аннулирующий цензуру, стал, таким образом, своеобразным “Карфагеном”, который разного рода растлителям, изменникам и пустословам надо было взять во что бы то ни стало. Этот закон в недавнем прошлом рассматривался в политической надстройке как одно из главных требований оппозиции, наряду с борьбой за упразднение государственных привилегий компартии.

Закон приняли, пресловутую статью отменили. Что же произошло с печатью, как традиционной полиграфической, так и современной — электронной? Стала ли она “зорким оком народного духа”, воплощенным доверием народа к самому себе? Можно ли сказать, что свободные СМИ — это “воплотившаяся культура”, преображающая материальную борьбу в духовную, которая идеализирует ее грубую форму? Превратились ли они, обретя свободу, в такое “духовное зеркало”, в котором народ видит самого себя?

На каждый из этих вопросов, если не лукавить, можно дать лишь отрицательный ответ. За небольшими исключениями практически все средства массовой информации пристрастны, тенденциозны и лживы. Чем дольше они существуют в условиях свободы, тем сильнее проявляется их зависимость. Чем настойчивее они провозглашают свою девственность, тем основательнее убежденность в их грехопадении. Чем больше они агитируют и проповедуют, тем меньше они информируют.

А раз так, то спросим себя: что же произошло в мире массовой информации на самом деле? Отмена формальной, административной цензуры не сделала печать свободной от цензуры вообще. Сменилась только форма ее зависимости. Функция, ранее принадлежащая цензорам, перешла сначала к самим журналистам, установившим в собственной среде своеобразную охоту на ведьм, а затем она плавно перетекла к собственникам денежного капитала, финансирующего средства информации.

Идеологическая цензура обрела свое новое воплощение в цензуре финансовых магнатов — хозяев информационных холдингов. Господство власти как таковой, власти, воплощенной в институтах партийного государства, дополнилось властью денежных мешков, нанимающих для обработки публики тех самых растлителей, изменников и пустословов, что добились для себя полной свободы самовыражения. Ощущение идеологической цензуры у пишущей и вещающей братии отсутствует, ибо они едины со своими хозяевами во всем. Журналистике пришлось срочно выбирать — или исчезнуть как класс, не имея собственных средств существования, или довольствоваться ролью нахлебницы и содержанки у богатых покровителей. Метафора о второй древнейшей профессии опять стала актуальной. Нравственные качества сословия журналистов оказались сильно преувеличенными. Продавать теперь приходится не рукопись как товар, а себя как товар.

Такова проза жизни, с которой смирились и “бесстрашные” газетчики, и въедливые репортеры, и вездесущие телекомментаторы. Как существовать, а не как писать — таким оказался основной вопрос для журналистов, получивших формальную свободу. Что стало для них гарантией высоких заработков и хорошим тоном? Инстинкты, а не убеждения, беспринципность, а не принципиальность, подобострастие, а не гордость.

Почему такое оказалось возможным?

Скорее всего превращение кичливого номенклатурного гранда, роль которого играла пресса при КПСС, в дичающего и звереющего на глазах мещанина от информации обусловлено двойственным характером средств массовой информации. Этот двойственный характер до поры до времени не проявлялся лишь благодаря экономическим особенностям предыдущего строя.

С одной стороны СМИ — безусловная форма творчества, обособленный вид духовного производства, который не допускает ни бюрократического вмешательства, ни принудительного ограничения. С другой стороны СМИ — особая отрасль материального производства, которая подчиняется объективным закономерностям, присущим предпринимательству. В этом качестве они должны соответствовать реально существующим экономическим порядкам. Как говорится: с волками жить, по-волчьи выть.

Пока печать, как и все другие отрасли культуры, находилась (скорее номинально, чем действительно) в общенародной собственности, свобода печати сводилась к свободе деятельности журналистов, то есть к свободе творчества. И ограничения печати могли тогда относиться лишь к ограничению субъективной воли автора. После того как печать была подвергнута денационализации, то есть приватизирована, как только она обрела частный характер, свобода печати оказалась низведенной до свободы предпринимательства с использованием средств печати и профессиональных журналистов, а сама свобода в этой сфере духовного производства свелась для журналистов к ничем не ограниченной возможности делать деньги.

Печать как разновидность коммерции фабрикует специфический вид товара — массовую информацию. Этот товар обрел новое качество после изобретения телевидения, продукция которого в состоянии гипнотизировать потребителя, создавая в его сознании представления, не имеющие ничего общего с действительностью. Вся проблема современной свободы печати сводится к пониманию подлинного общественного значения этой отрасли, ее влияния на ход политических процессов, ее способности определять общественное настроение и управлять им, а значит — управлять косвенным путем огромными массами населения.