Дора Штурман - В поисках универсального сознания

Однако российский интеллигент, да еще (все-таки) вчерашний марксист не может не строить единственно правильную «традицию».

Слишком часто в отношении к столь непредсказуемому и, по определению, свободному роду творчества, как философия, Бердяев употребляет понятия долженствования, правильности-неправильности и т. п.: «…нуждается в философской объективации и нормировке в интересах русской культуры …», « необходимо сочетать с аполлоническим началом…», « необходимо привить …», «интеллигентское сознание требует радикальной реформы …», «очистительный огонь философии…» (разрядка моя. — Д. Ш.). Перечитайте статью Бердяева — и вы почувствуете, что в этих отрывках живет дух целого.

Философ не садовник, прививающий к дичку им, садовником, выбранный культурный сорт. Он — познающий. Он может делиться постигаемым. Но внедрение «правильного» способа миропостижения («правильной» философии) — не миссия философа. Это другая специальность.

Очень симптоматична концовка статьи Бердяева:

«…философия есть орган самосознания человеческого духа и орган не индивидуальный, а сверхиндивидуальный и соборный. Но эта сверхиндивидуальность и соборность философского сознания осуществляется лишь на почве традиции универсальной и национальной. Укрепление такой традиции должно способствовать культурному возрождению России. Это давно желанное и радостное возрождение, пробуждение дремлющих духов требует не только политического освобождения, но и освобождения от гнетущей власти политики, той эмансипации мысли, которую до сих пор трудно было встретить у наших политических освободителей*.

* Примеч. ко 2-му изд. Политическое освобождение возможно лишь в связи с духовным и культурным возрождением и на его основе» (стр. 21–22).

Я не знаю, индивидуально или соборно и сверхиндивидуально философское творчество (как не смогла бы наполнить надежным содержанием термины «универсальная традиция» и «национальная традиция»). По моему представлению, каждый решает задачи миропостижения во взаимодействии со всем тем, что (и кого) он впитывает или отклоняет, но в конечном счете индивидуально. Меня и в этом отрывке поражает привычность для «советского» уха бердяевской лексики. Фраза: «Укрепление такой традиции должно способствовать…» — просто взята из памятки Дома культуры, разрабатывающего «новые традиции» взамен отмененных ритуалов («октябрины» вместо крестин, «комсомольская свадьба» вместо венчания, «возложение цветов к памятнику Ленину» вместо хождения к святым местам и пр.).«…требует не только политического освобождения, но и…» — значит, политического, само собой разумеется, «но и»?.. Это в 1909 году!

«…у наших политических освободителей» — кто же это? В каком кругу, слое, обществе, кабинете присутствовали в это время «политические освободители» российского интеллигента? Столыпин был символом гнета, реакции. Авторы «Вех» его не заметили. Бердяев бранит и народников, и эсдеков, и тем паче большевиков. Он не кадет. Кто же они, его «политические освободители»? Штамп, фраза.

Поразительно в устах религиозно-философского мыслителя звучит отнесение значительной доли вины за духовную поврежденность российской интеллигенции на причины внешние и лишь во вторую очередь — на ее собственный счет:

«Русская интеллигенция была такой, какой ее создала русская история, в ее психическом укладе отразились грехи нашей болезненной истории, нашей исторической власти и вечной нашей реакции. Застаревшее самовластие исказило душу интеллигенции, поработило ее не только внешне, но и внутренно, так как отрицательно определило все оценки интеллигентской души. Но недостойно свободных существ во всем всегда винить внешние силы и их виной себя оправдывать. Виновата и сама интеллигенция: атеистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства и этим исказила свою душу, умертвила в себе инстинкт истины» (стр. 22).

То же и у С. Булгакова (во второй статье сборника):

«Характер русской интеллигенции вообще складывался под влиянием двух основных факторов, внешнего и внутреннего. Первым было непрерывное и беспощадное давление полицейского пресса, способное расплющить, совершенно уничтожить более слабую духом группу, и то, что она сохранила жизнь и энергию и под этим прессом, свидетельствует во всяком случае о совершенно исключительном ее мужестве и жизнеспособности. Изолированность от жизни, в которую ставила интеллигенцию вся атмосфера старого режима, усиливала черты „подпольной“ психологии, и без того свойственные ее духовному облику, замораживала ее духовно, поддерживая и до известной степени оправдывая ее политический моноидеизм („Ганнибалову клятву“ борьбы с самодержавием) и затрудняя для нее возможность нормального духовного развития. Более благоприятная внешняя обстановка для этого развития создается только теперь, и в этом во всяком случае нельзя не видеть духовного приобретения освободительного движения. Вторым, внутренним, фактором, определяющим характер нашей интеллигенции, является ее особое мировоззрение и связанный с ним ее духовный склад. Характеристике и критике этого мировоззрения всецело и будет посвящен этот очерк» (стр. 27).

Это классическое «среда заела», это однозначное толкование охранительства только как реакции (а реакции — только как зла, а не как отклика), это привычное признание «политического освобождения» необходимым элементом жизни, которую в 900 — 10-х годах вполне можно было совершенствовать мирно, показывают, что тривиальное, косное в своем стандартном радикализме сознание только-только почувствовало неблагополучие, ненадежность своих стандартов и норм. Если не сменена фразеология, значит, не обновилось мышление. А если и обновилось, то лишь «местами», как говорят в Одессе, и «где-то», как выражается современная «околообразованщина».

Последняя фраза статьи Бердяева такова: «Тогда народится новая душа интеллигенции» (разрядка моя. — Д. Ш.). А старая куда денется? На мгновение о бессмертии души забыто. Во-первых, религиозное неофитство веховцев из числа бывших марксистов еще очень поверхностно. Во-вторых, само собой разумеется, что бердяевская «новая традиция», внедренная и привитая волею посвященных, а не возникшая, не сложившаяся , требует и «нового человека», ибо что есть душа если не человек?

Когда читаешь первые страницы статьи С. Булгакова «Героизм и подвижничество. О религиозной природе русской интеллигенции», потрясаешься (в очередной раз) непостижимой правоте Екклесиаста: «Нет ничего нового, чего не было бы раньше».