Дора Штурман - В поисках универсального сознания

Каждый возраст имеет свои преимущества, и их особенно много имеет молодость с таящимися в ней силами. Кто радеет о будущем, тот больше всего озабочен молодым поколением. Но находиться от него в духовной зависимости, заискивать перед ним, прислуживаться к его мнению, брать его за критерий — это свидетельствует о духовной слабости общества.

* Пэдократия — господство детей» (стр. 43–44).

Сегодня (и об этом не раз с тревогой писал Солженицын) уже не столько учащаяся, сколько асоциальная, люмпенизированная молодежь становится основной субстанцией всех разрушительных и террористических движений во всем мире . А ее вдохновителями остаются зрелые провокаторы извращенности, насилия и разрушения.

С. Булгаковым несколько раз замечено, что радикальной интеллигенции свойственно

«поставление себя вместо Бога, вместо Провидения, и это не только в целях и планах, но и путях и средствах осуществления» (стр. 45).

«Поставление себя вместо Бога, вместо Провидения» оказалось фактором не только психологическим, нравственным. Существо социалистической утопии как доктрины состоит в намерении препоручить организации посвященных, стоящих над обществом, решение сверхсложных задач, выполняемых в реальности не расчетно, а посредством особой самоорганизации всего сущего. Решить их расчетным путем нельзя. Учеными обнаружен запрет на это в законах природы. Но социализм, поставивший законы природы на место Бога, пытается игнорировать их, так же как он игнорирует Бога.

Качественно-этический запрет на узурпацию человеком прерогатив Творца просматривается и в размышлениях С. Булгакова. Но тут же возникают и некоторые затруднения:

«Герой, ставящий себя в роль Провидения, благодаря этой духовной узурпации приписывает себе и большую ответственность, нежели может понести, и большие задачи, нежели человеку доступны. Христианский подвижник верит в Бога-Промыслителя, без воли Которого волос не падает с головы. История и единичная человеческая жизнь представляются в его глазах осуществлением хотя и непонятного для него в индивидуальных подробностях строительства Божьего, пред которым он смиряется подвигом веры. Благодаря этому он сразу освобождается от героической позы и притязаний. Его внимание сосредоточивается на его прямом деле, его действительных обязанностях и их строгом, неукоснительном исполнении. Конечно, и определение, и исполнение этих обязанностей требует иногда не меньшей широты кругозора и знания, чем та, на какую притязает интеллигентский героизм. Однако внимание здесь сосредоточивается на сознании личного долга и его исполнения, на самоконтроле, и это перенесение центра внимания на себя и свои обязанности, освобождение от фальшивого самочувствия непризванного спасителя мира и неизбежно связанной с ним гордости оздоровляет душу, наполняя ее чувством здорового христианского смирения. К этому духовному самоотречению, к жертве своим гордым интеллигентским „я“ во имя высшей святыни призывал Достоевский русскую интеллигенцию в своей пушкинской речи: „Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость… Победишь себя, усмиришь себя, — и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя“…*.

* Собр. соч. Ф. М. Достоевского, изд. 6-е, т. XII, стр. 425» (стр. 48 49).

Начнем с того, что мыслящий человек, которого не посетило откровение Веры , без чувства протеста принять непонятного не может. Само понятие откровения близко по смыслу к явлению перед человеком некоего Высшего Смысла, то есть — в конечном значении — понимания. Иначе человека не может не посещать сомнение. Смирение перед действительно непонятным ( безоткровенным ) — это насилие над собой, если не хуже того: лицемерие.

Бог-Промыслитель, без воли которого волос не падает с головы, — формула, приходящая в столкновение с тезисом о свободе воли и свободе выбора, которыми Творец наделил человека. Воля Творца оставляет простор для выбора и ответственности. Бог, по всей вероятности, не опускается до расчета судьбы каждого волоса: в той иерархии само организующихся систем, которая создана (атеист скажет «возникла», агностик — «создана» или «возникла»), нет нужды в такой детализации патронажа. Во всяком случае, реактивное отталкивание от самообужения «интеллигентщины» не должно приводить к маятниковому влипанию в противоположную стену — к утрате свободы воли, свободы выбора и ответственности за свой выбор, за то, как использован дар свободы воли.

Столь же рискованно бездумное смешение смирения как осознания своей ответственности перед Высшим началом, как постоянной подотчетности таинственному дару Совести со смирением как раболепством и заведомой подчиненностью обстоятельствам. С. Булгаков пишет:

«Нет слова более непопулярного в интеллигентской среде, чем смирение, мало найдется понятий, которые подвергались бы большему непониманию и извращению, о которые так легко могла бы точить зубы интеллигентская демагогия, и это, пожалуй, лучше всего свидетельствует о духовной природе интеллигенции, изобличает ее горделивый, опирающийся на самообожение героизм. В то же время смирение есть, по единогласному свидетельству Церкви, первая и основная христианская добродетель, но даже и вне христианства оно есть качество весьма ценное, свидетельствующее во всяком случае о высоком уровне духовного развития. Легко понять и интеллигенту, что, например, настоящий ученый, по мере углубления и расширения своих знаний, лишь острее чувствует бездну своего незнания, так что успехи знания сопровождаются для него увеличивающимся пониманием своего незнания, ростом интеллектуального смирения, как это и подтверждают биографии великих ученых. И, наоборот, самоуверенное самодовольство или надежда достигнуть своими силами полного удовлетворяющего знания есть верный и непременный симптом научной незрелости или просто молодости» (стр. 49).

К сожалению, каково смирение Церкви, выступающей в роли земной иерархической организации, мир уже видел — и у католиков, и у православных, и у протестантов, и в исламе. Человек везде человек, в любой Церкви. И потому мир уже испытал на себе и непомерное самовозвеличение церквей на поприщах земной власти, и подобострастие их перед князьями мира сего.

Видимо, потому, что настроенность мысли С. Булгакова альтернативна богоборческой самонадеянности интеллигенции, он не заостряет внимания читателей на всегда актуальной проблеме свободы воли и выбора. Между тем и сегодня князья Церкви нередко используют догмат смирения в своих земных (если не хуже того) интересах. Мера активности человека — в том случае, если он не склонен возлагать решение своих проблем исключительно на Провидение, — всегда важна. Сегодня же, когда в мир вошел фактор мутагенного оружия и мутагенных источников энергии, важна как никогда. И это «как никогда» не преувеличение и не красное словцо. «Довлеет дневи злоба его». Опасность своеволия не стала сегодня меньшей, чем в 1909 году. Но и угроза необретения меры в смирении выросла. Фазиль Искандер в «Рукописи, найденной в пещере» («Московские новости», 15.8.93) пишет: « Сократ :…я понял, что мудрость все может. Она не может только одного — защитить себя от хама. В этом смысле мудрость обречена на многие тысячелетия. Но собственная незащищенность и есть единственное условие, при котором истинно мудрый человек посвящает себя служению мудрости». Хорошо. Мудрость не может защитить себя от хама. А других, не себя? И окажутся ли в запасе у мудрости тысячелетия, если она не сможет себя и других защитить?