Фредерик Стендаль - Расин и Шекспир

Здесь, сударь, я чувствую сильнейшее искушение развить все это на двадцати страницах. Я хотел бы разгромить нетерпимых классиков или романтиков и высказать основные мысли, согласно которым я в моем новом шестнадцатитомном «Курсе литературы» буду судить мертвых и живых и т. д. [223]

Но не бойтесь; я полагаю, что в нашей интереснейшей политической обстановке всякая брошюра более чем в сто страниц и всякое произведение более чем в два тома никогда не найдут читателя.

К тому же, сударь, романтики ничуть не скрывают от себя, что они предлагают парижанину самую трудную вещь на свете: поразмыслить о привычке . Стоит только тщеславному человеку оставить свои привычки, как он подвергнется ужасной опасности — стать в тупик перед каким-нибудь возражением. Удивительно ли, что французы, больше чем какой-либо другой народ в мире, привязаны к своим привычкам? Гражданское мужество встречается столь редко благодаря страху перед неясной опасностью — опасностью, которая заставляет изобретать новый и, может быть, смешной способ действия.

Мне остается, сударь, просить извинения за размеры моих писем и особенно за пресную простоту моих фраз. Ради ясности я опустил много новых идей, которые могли бы доставить большое удовольствие моему тщеславию. Я хотел не только быть ясным, но также не дать повода недобросовестным лицам воскликнуть: «Великий боже! До чего эти романтики невразумительны в своих пояснениях!»

Остаюсь с уважением и т. д.

Знаете ли вы, сударь, что я не могу вспомнить ни одного дня за много уже лет, когда бы мне пришлось написать в один день четыре письма на одну тему.

Признаюсь вам, я тронут вашим глубоким уважением к Расину, и тронут чувствительно. Я считал не вас, сударь, но романтическую партию несправедливой и, осмелюсь сказать, наглой по отношению к этому великому человеку; мне казалось, что эта партия

Мне казалось смешным, что несколько умных людей решили дать публике теорию (а вы признаетесь, что ваш романтизм — это только теория), при помощи которой можно безошибочно создавать шедевры. Вы не думаете, — и я с удовольствием вижу это, — что какая бы то ни было драматическая система способна была создать такие головы, как у Мольера или Расина. Конечно, сударь, я не одобряю вашей теории, но все же мне кажется, что я понял ее. Тем не менее для меня еще многое неясно, и я должен задать вам немало вопросов. Например, чтó, по-вашему, является высшим достижением романтического жанра? Непременно ли я должен привыкнуть к героям, заранее отвергнутым законодателем Парнаса [224],

Допустим на минуту, что хорошие традиции угаснут, что хороший вкус исчезнет — словом, что все удастся вам на славу и что великий актер, будущий преемник Тальмá, согласится через двадцать лет играть вашу трагедию в прозе под названием «Смерть Генриха III». Какова будет, по вашему мнению, высшая точка этой революции? Говоря со мной, забудьте о всякой иезуитской осторожности; будьте откровенны в своих словах, как Хотспер [225]вашего Шекспира, которым я, кстати сказать, очень доволен.

Остаюсь и т. д.

Сударь,

если мы вернемся в мир в 1864 году, то мы увидим на углах улиц афиши:

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ОСТРОВА ЭЛЬБЫ

Трагедия в пяти актах в прозе

В это время колоссальная фигура Наполеона заставит позабыть на несколько столетий Цезаря, Фридриха и т. д. Первый акт трагедии, которая воспроизведет перед глазами французов самое изумительное в истории событие, должен происходить, очевидно, на острове Эльба в день отплытия. Наполеон, утомленный бездействием, думает о Франции: «Фортуна была благосклонна ко мне при возвращении из Египта по тому морю, которое омывает мою родину, покинет ли она меня теперь?» Здесь он прерывает себя и наблюдает в бинокль удаляющийся фрегат под белым флагом. Переодетый аудитор приносит ему последние номера «Quotidienne». Курьер, совершивший путь из Вены в шесть дней, говорит ему, что его хотят перевезти на остров Святой Елены, и падает к его ногам от усталости. Наполеон решается, он дает приказ к отплытию. Гренадеры погружаются на судно; они поют на бриге «Актиф». Житель острова Эльба удивляется: английский шпион окончательно хмелеет и падает под стол, вместо того чтобы дать сигнал. Убийца, приехавший в одежде священника, бранится и клянет бога за то, что не может заработать обещанный ему миллион.

Второй акт должен происходить неподалеку от Гренобля, в Лафре, на берегу озера, и изображать, как Наполеон привлекает на свою сторону 1-й батальон 7-го легкого полка, отправленный генералом Маршаном, чтобы занять узкую дорогу, проложенную между горой и озером.

Третий акт происходит в Лионе. Наполеон уже забыл свои разумные, демократические идеи; он снова начинает возводить в дворянство; по миновании опасности он снова пьянеет от наслаждения деспотизмом.

В четвертом акте он на Марсовом поле со своими братьями в белых атласных мундирах и своим «Дополнительным актом».

Пятый акт — при Ватерлоо, а последняя сцена пятого акта — прибытие на скалу Святой Елены с пророческим видением шести лет мучений, низких притеснений и убийства булавочными уколами, которое совершает сэр Хедсон Лоу. Здесь прекрасный контраст между юным Демуленом, который в Гренобле, в пятом акте, отдает себя Наполеону, и бесстрастным генералом, который на Святой Елене, надеясь получить за это орден второй степени, медленно убивает императора, так, чтобы нельзя было обвинить его господина в отравлении.

Другой контраст — между второстепенными действующими лицами: г-н Бенжамен Констан защищает разумную конституцию в Тюильри перед Наполеоном, который держит себя явным деспотом, говорит о Франции как о своей собственности, думает только о своей , бонапартовой выгоде , и через три месяца граф де Ласказ с горестью и искренностью своего камергерского сердца оплакивает участь императора, которому чуть ли не приходится самому открывать перед собой двери [226].

Вот, несомненно, прекрасная трагедия; нужна только дистанция в пятьдесят лет и талант, чтобы написать ее. Она прекрасна, так как это единое событие. Кто может отрицать это?

Народ, который не решается предпринять [великие дела], предпочитает [возложить это] на великого человека, благодаря его... Великий человек отважен, он дерзает: ему удается его предприятие; но, увлеченный любовью к ложной славе и атласным мундирам, он обманывает народ и гибнет. Он отдан в руки палача. Вот великий урок: у народа есть свои недостатки, у великого человека также.