Патрик Гардинер - Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма

135

Из вышесказанного очевидно, что понимание этой проблемы Шопенгауэром свидетельствует о том, что на него оказали некоторое влияние механистические выводы естественных наук того времени, в частности относящиеся к понятию материи, которое зачастую (если не сказать - всегда) связано с именем Ньютона, который считал, что как инерция, так и сила тяжести являются неотъемлемыми свойствами материальных частиц. В то же самое время Шопенгауэр считал, что все науки во многих отношениях являются не более чем продолжением обычных способов понимания и знания. Таким образом, он не считал необходимым в этой связи проводить четкое разграничение между пониманием материи в рамках научного теоретизирования и в обывательском представлении о строении материального мира.

Понимание материальной реальности в рамках здравого смысла, равно как и более специальное научное понимание, сформулировано с точки зрения причинности, причем материя в обоих случаях является "цепью причинности"; причинность в действительности представляет собой "нечто приносимое во всякую реальность в качестве ее основы, когда мы думаем о ней" (ЧК, 21) [1]. Далее Шопенгауэр утверждает, что субъективным коррелятом причинности является "понимание" - "знание причины - его единственная функция, его единственное полномочие". Таким образом, можно утверждать, что "вся причинность, а следовательно, и вся материя, или вся реальность, есть только для понимания, через понимание и в понимании" (том I).

1 В своих "Афоризмах" Лихтенберг, писатель XVIII века, которого обожал Шопенгауэр, высказал аналогичную мысль: "Человек - существо, ищущее причину; в духовном смысле его можно назвать "искателем причин". Другие разумные существа думают о вещах другими категориями, которые для нас неприемлемы н невозможны".

136

Шопенгауэр гордился тем, что ему удалось уменьшить количество функций разума до одной, предчувствуя, что в этом смысле его теория будет иметь преимущество перед Кантом; Кант считал, что разум имеет не менее двенадцати категории, одиннадцать из которых Шопенгауэр считал излишними, назвав их "слепыми окнами". Несомненно, с точки зрения его общей доктрины такая экономия имеет ряд преимуществ, так как наши знания пространства и времени возможно исчерпывающе объяснить с помощью одного из видов закона достаточного основания. Сегодня можно согласиться, что наши знания мира, которые представляются нам системой взаимодействующих и изменяющихся материальных объектов, было возможно подобным образом объяснить с помощью другого вида этого всеохватывающего закона. В этом случае его назвали "законом достаточного основания становления", или, проще говоря, - "законом причинности".

Шопенгауэр, обращаясь к этому "закону", называет его по-разному, давая ему не всегда последовательные формулировки; однако в целом он рассматривает его как закон, утверждающий, что каждому "изменению", которое происходит в мире явлений, должно предшествовать некоторое "состояние" или условие, которое вызывает это изменение, и мы можем сказать, что это условие или ряд условий являются причиной этого изменения, а это будет означать то же самое, как если бы мы сказали, что определенные изменения, о которых идет речь, регулярно наступают в результате определенных условий, о которых здесь идет речь, и "такую последовательность мы называем результатом или следствием" (ЧК, 20).

137

Таким образом, Шопенгауэр не усматривал существования причинной связи между явлениями, предполагающей некую квазилогическую "связь", которая неким волшебным образом объединяет причину и следствие. Здесь его позиция не отличается от той, которой придерживались Юм и другие философы, выступавшие против этой идеи. Утверждение, что мы черпаем наши знания о причинах изменений в мире явлений исключительно из нашего опыта, также не принадлежит Шопенгауэру: все, что мы можем с уверенностью утверждать априорно, состоит в том, что если некоторое изменение происходит, то должна иметься причина или ряд причин, с которыми это изменение связано. То, что в каждом конкретном случае явилось причиной определенного события, - чисто эмпирическая проблема. Более того, он подчеркивает, что действительные причины, предшествующие конкретному событию, могут быть многочисленными и сложными, и в таком случае при попытке определить причину в повседневной жизни, говоря о конкретной причине, мы обычно выбираем только последнюю или решающую из целого ряда предшествующих причин, условий или обстоятельств, каждое из которых может быть необходимым для данного изменения или события, которое мы пытались объяснить.

Возможно, Шопенгауэр заблуждался, когда говорил о "законе причинности" в этом контексте; мы можем подумать, что закон, о котором идет речь, является некоторым видом эмпирической гипотезы, хотя Шопенгауэр имел в виду нечто совсем иное. Шопенгауэру этот закон был необходим, чтобы соотнести и расположить в определенном порядке фрагменты перцептивного опыта, независимо от того, относится ли это к обычным практическим наблюдателям или к ученым-исследователям и теоретикам. Таким образом, абсолютно неуместно говорить, будто мы могли бы эмпирически оценить случаи его применения для противоположных явлений. Но в равной мере его нельзя рассматривать и как просто эвристическое решение, которое мы можем применить или которым можем пренебречь по своему желанию. Говоря словами Шопенгауэра, это "трансцендентальный закон", закон, который устанавливает и определяет до любого опыта, что в любом случае возможно для объективного знания (ЧК, 20).

138

Однако в этом месте возникает ряд вопросов, касающихся той роли, которую Шопенгауэр желает отвести этому закону. Например, можно спросить, каким образом, по мнению Шопенгауэра, будет работать этот закон, чтобы представить нам тот объективный мир, структуру которого мы можем объяснить, обращаясь только к нему самому. Почему, например, надо думать, что наши основные способы интерпретации нашего опыта и его категоризации зависят от того факта (если это можно считать фактом), что мы соблюдаем закон, описанный выше? Возможно, Шопенгауэр и прав, утверждая, что система или схема, в пределах которой мы опознаем и организуем элементы нашего опыта, пропитана мыслями о причине в той степени, которая была недостаточно признана философами, и эта система проливает свет на нашу природу и интеллектуальный склад, но разве наше умение работать с такой системой является условием для возможности объяснения причины каждого события, как он предлагает?

Более того, Шопенгауэр говорит так, будто это тот случай, когда не только мы признаем действительность закона причинности, но будто сам опыт таков, что должен согласовываться с ним. Но как может быть подтверждено это утверждение? Даже если предположить, что Шопенгауэр прав и мы рассматриваем и пытаемся объяснить его утверждение определенным образом, разве это само по себе гарантирует, что происходящее непременно и при всех обстоятельствах окажется соответствующим тем моделям, которые мы ищем? Если даже предположить, что мы рассматриваем мир определенным образом и пытаемся объяснить его определенным способом, разве это само по себе гарантирует, что происходящее в природе непременно и при любых обстоятельствах будет соответствовать тем моделям, которые мы стремимся применить к ним?