Патрик Гардинер - Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма

232

Сделав такой вывод, Шопенгауэр частично понимает (хотя и не до конца) возникшую перед ним дилемму. Но тем не менее, ему не удается избежать логических трудностей, возникающих в его метафизических рассуждениях. И, рассуждая таким образом, мы можем легко последовать за Брэдли, который опровергает теорию воли Шопенгауэра, по крайней мере, как она предстает перед нами в своем окончательном виде, лишенная всяческого эмпирического обоснования; и который считает ее не более чем "некритичной попыткой поиграть с неизвестным", предлагая лишь иллюзию обоснования или объяснения, где в действительности обоснование ничего не обосновывает, а объяснение ничего не объясняет. Если мы имеем дело с неизвестным и непознаваемым в прямом смысле слова, то как это может помочь нам постичь познаваемый мир разумным образом? Есть ли смысл говорить о такой сущности вообще?

Мир как воля

При изучении любой метафизической системы, подобной системе Шопенгауэра, было бы непродуктивно фиксировать свое внимание на формальной критике и отрицании положений, которые наиболее уязвимы. Любая попытка, относящаяся к философии или нет, нарушить или изменить давно устоявшиеся структуры мысли на определенной стадии неизбежно вызывает понятийные неясности и трудности; говоря о системе Шопенгауэра, где также действуют сильные побуждения спекулятивной и нравственной природы, а с другой стороны, эта система загромождена преувеличениями и упрощениями, и нельзя не отрицать, что сочетание этих двух подходов к размышлению при

233

водит его к противоречиям и неясностям. Несмотря на эти недостатки, тем не менее, не следует упускать из виду то, что его идеи имели чрезвычайно сильное влияние на мировоззрение времени, в котором он жил, и в большей степени - в сфере этической поэзии и литературы. Картины мира Шопенгауэра оказали различное влияние на писателей, таких, как Лев Толстой, Иван Тургенев, позже - Томас Гарди и Генрих Манн (это лишь несколько имен), тем не менее, они все соглашались с тем, что система в целом бросает яркий пронизывающий свет на черты человеческой жизни и личности, которые ранее получали не большое признание, если их замечали вообще.

Эта сторона философии Шопенгауэра уже была затронута в связи с его анализом человеческих поступков, который, в свою очередь, является основной частью более общей теории, где основные причины и источники человеческого поведения в конечном счете определены некоторыми затаенными стремлениями и желаниями. Как можно предположить, мы зачастую не осознаем причину этих стремлений, в результате чего мы постоянно допускаем ошибки, описывая и объясняя их в повседневном поведении, пытаясь изобразить их таким образом, который соответствует нашим субъективным ошибочным представлениям о нас самих. Другими словами, самообман и иллюзия не редкие и анормальные явления в человеческой жизни, а то, что составляет часть самой ее структуры. И если бы мы могли понять факторы, которые определяют наши поступки в их истинном свете, мы были бы не только удивлены, но и напуганы.

234

Мы полагаем, что мы независимы, "свободны" и можем принимать рациональные решения и делать свой выбор, но, думая так, мы просто льстим себе и утешаем себя, не признавая глубоко спрятанных темных сил, заключенных в нашей собственной природе: если бы мы вдруг осознали их присутствие, то поняли бы наше полное бессилие, невозможность изменить самих себя, сделать себя другими. Подобным образом мы самонадеянно полагаем, что знаем, чего хотим и что в конечном счете принесет нам удовлетворение, но и здесь мы опять-таки ошибаемся. То, что в будущем видится заманчивым и желанным, превращается в прах, как только наши желания достигнуты. "Они теряют новизну, забываются и, хотя это открыто и не признается, отбрасываются назад как утраченные иллюзии" (том I). А также мы не признаем нашего стремления представить свой характер и способности в обманчивом свете, дать рациональные объяснения своим наклонностям, видеть себя не такими, какими являемся в действительности, - простой игрой случая, одной из бесчисленных причуд природы или судьбы. Бессознательно мы в душе не позволяем себе познать себя такими, какими являемся в действительности; говоря словами Шопенгауэра, воля делает возможным почувствовать свое превосходство, "не позволяя разуму воспринимать определенные идеи, препятствуя возникновению определенной последовательности мысли", подобно тому как мы избегаем "шока болезненных или нежелательных эмоций", которым мы зачастую подвержены (том II). Наша склонность "отталкивать" то, что неприятно, не позволять истине, которая волнует или раздражает нас или с которой мы не согласны, доходить до сознания, проявляется по-разному; наиболее важные проявления этой склонности - провалы в памяти и забывчивость, на которые Шопенгауэр обращает особое внимание.

235

Например, он полагает, что, когда мы объясняем нашу склонность забывать то, что случилось с нами, или то, что мы не смогли сделать, нехваткой знаний или способностей, то мы зачастую игнорируем возможность существования очень серьезных причин для забывчивости, особенно если то, что забыто, было неприятно или унизительно. Он также утверждает, что помнить неприятное, равно как и приятное, есть признак "здорового разума" так что эти события могут "ассимилироватся разумом", и, таким образом, "занимают место в системе истин, связанных с нашей волей и ее интересами". С другой стороны, иногда случается, что "события или обстоятельства подавляются разумом, так как воля не может принять их" (том III). Такое подавление может привести к помешательству: "человек начинает воображать то, чего не существует", заполняя провалы в своих воспоминаниях вымышленными эпизодами и фантазиями. С этой точки зрения помешательство можно сравнить с "рекой Летой - рекой прекращения страданий... последним лекарством изнуренной природы, то есть воли".

Читая эти строки, нельзя не вспомнить скептицизм, с которым позднее Фрейд подошел к тому, что сам называл "гордой суперструктурой разума". Это сравнение и далее можно продолжить, несмотря на то что, как подчеркивал сам Фрейд, он прочитал работы Шопенгауэра гораздо позже того, как разработал основные идеи своей теории, поэтому можно с уверенностью сказать, что Шопенгауэр не оказал на него никакого влияния. Итак, они оба сдержанно и с подозрением относятся к мысли об освобождении нашего обычного сознания, и оба по этому поводу изъясняются образным и ярким языком: знаменитое сравнение Фрейда ума с айсбергом схоже с утверж

236

дением Шопенгауэра о том, что "сознание является лишь поверхностным слоем нашего мозга, который можно сравнить с поверхностью земли: мы не знаем, что находится в ее недрах, а знаем только ее кору" (том II). И далее, несмотря на то что Фрейд не смог точно и ясно определить статус своего понятия "бессознательный", он убедительно и неоднократно повторял, как будто пытаясь заставить нас понять, что оно обращено к действительному бытию или области, находящейся вне досягаемости для любого вида наблюдения, и не может интерпретироваться как часть какого-либо изобретения. К этому можно добавить, хотя и может показаться не совсем к месту, что его взгляд вызывает трудности, похожие на те, которые возникли, когда мы рассматривали рассуждения Шопенгауэра о воле, заключенной в человеке. В любом случае, безусловно, существует аналогия между тем, как Шопенгауэр зачастую характеризует волю, например, как "слепой непрекращающийся импульс", "бесконечное стремление", "неразрушимое", и многими терминами, которые Фрейд имел обыкновение применять по отношению к природе бессознательного.