Патрик Гардинер - Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма

259

Следовательно, может быть проведено различие между "познающим индивидуумом, как таковым" и "чистым познающим субъектом - субъектом без воли, без ощущения боли и времени", субъектом эстетического восприятия. Первый из них, вместе "с определенными вещами, о которых он имеет знание", всегда находится "в определенном месте, в определенное время и связан с цепью причин и следствий"; второй же, связанный со своей "Идеей", в противоположность первому "вышел за пределы всех форм закона достаточного основания" (том I) и не может быть понятно описан с их помощью.

Шопенгауэр продолжает развивать свою доктрину эстетического сознания, когда он дает определение тому, кого называет "гениальным человеком". Обычный человек большую часть времени, во всяком случае, не способен к чисто созерцательному осознанию мира. Взятый в плен своими собственными заботами, заключенный в своей собственной "субъективности", следующий за привычным течением мысли, которое является выражением его собственной натуры, подчиняющейся "воле", при виде чего бы то ни было для него типично "торопливо искать... знакомое понятие, согласно которому это нечто можно объяснить, подобно тому как ленивый человек ищет стул, а потом более не интересуется им" (том I). Но такой взгляд на предметы просто как на примеры знакомых понятий означает слепое следование законам выбора и сравнения, установленных исключительно для удобства и пользы; следовательно, все факты искажены, подтасованы "в рассудке человека, который думает только о собственных целях, а мир воспринимается им как прекрасный пейзаж на карте с планом сражения" (том III). Взгляд же гения-художника, однако, совершенно

260

иного плана. Так как он имеет уникальную "способность находиться продолжительное время в состоянии чистого восприятия", подключая к созерцанию интеллектуальные ресурсы, которые обычно подчинены воле, его рассудок может "двигаться свободно", постигая все, что попадает в его поле зрения, и, таким образом, достигать "объективного" понимания вещей, что недоступно тем, кто при виде чего бы то ни было задается единственным вопросом о его возможном использовании, или следствии, или воздействии; через такое полное отчуждение от прагматического подхода, почти постоянно характеризующего большинство из нас, для него возможно достичь состояния безмятежной концентрации, в котором "самые обычные объекты кажутся абсолютно новыми и незнакомыми" ("Parerga", II, с. 81), и более того, он может находиться в таком состоянии в течение достаточно длительного периода, что позволяет ему "не спеша воспроизвести, применяя свой талант художника, то, что он смог постичь".

В то же самое время Шопенгауэр решительно отрицает, что способности, свойственные гению, аналогичны тем, которые может развить в себе любой талантливый и упорный человек; абсурдно, например, говорить, что то, чего достигает гений, - "трудно", поскольку это предположило бы, что множество людей могло бы достигать того же посредством усердной работы и страстного желания, в то время как в действительности - "это не в нашей власти вообще". И эта мысль многократно повторяется и подчеркивается в различных местах. Гениальность - нечто врожденное и редкое, чем обладают лишь очень немногие, и различие между человеком-гением и человеком, обладающим талантом, очевидно: "Талантливый человек подобен стрелку, который поражает цель, недоступную другим, а гений подобен стрелку, попадающему в цель, которую другие даже не способны видеть" (том III).

261

Также нельзя отождествлять воображение с гениальностью. Отождествить их может показаться достаточно соблазнительным, поскольку первое, безусловно, является необходимым условием существования второго, так как оно может расширять умственный горизонт человека за пределы его личного опыта, что является обязательным для истинно художественного понимания и творения. Но оно может также действовать и совершенно другим образом, например, как средство удовлетворения эгоистичных и чувственных желаний в форме личных фантазий и мечтаний, помогающих укрыться от повседневных проблем. И именно такую роль играет воображение в плохих или посредственных романах, которые обожает публика, где читатель, отождествляя себя с героем, достигает удовлетворения или получает то возбуждение, которое сообразно с его волей.

Несмотря на то что взгляды Шопенгауэра на искусство имеют сходство с идеями Фрейда, тем не менее существуют (по крайней мере) некоторые расхождения в их наблюдениях. Фрейд заявлял, что искусство может проливать свет на области нашей психической жизни, которую обыкновенный человек абсолютно не видит, что совпадает со взглядом Шопенгауэра, когда он писал относительно роли гения в художественной деятельности. С другой стороны, Шопенгауэр считает, что утверждение Фрейда о том, что "только в искусстве случается, что человек, увлеченный своими желаниями, производит нечто, способное удовлетворить эти желания, и эта игра, благодаря художественной иллюзии, производит впечатление,

262

как будто это что-то реальное" [1], истинное только относительно не имеющих никакой ценности или суррогатных художественных произведений. Если мы согласимся с этой точкой зрения Фрейда, то нарушится восприятие подлинных художественных произведений, так же как само понятие искусства, что приведет к абсолютно неверному пониманию уникального качества эстетического опыта.

1 Totem and Taboo (Тотем и табу). Изд. Pelican. С. 126.

Шопенгауэр утверждает, что даже идти речи не может ни о каком художественном представлении предметов или опыта, если оно служит для удовлетворения своих или чужих желаний; такая точка зрения делает абсурдным понятие эстетического понимания, которое подразумевает достижение такого состояния разума, о котором мы могли бы сказать, "что держим под контролем разгул преступного рабского воления" (том I).

По этой причине некоторые картины, справедливо называемые "очаровательными" или "привлекательными", определенно терпят неудачу как произведения искусства, поскольку эти эпитеты точно описывают их. Шопенгауэр упоминает, например, некоторые голландские натюрморты, на которых изображена еда и напитки, и они через эффекты trompe-1'oeil, несомненно, достигают своей цели, обязывая нас видеть изображенные вещи как желательные объекты потребления, и, следовательно, возбуждают аппетит, что "сводит на нет всякое эстетическое созерцание рассматриваемого предмета". Шопенгауэр выдвигает те же самые соображения, когда говорит о нагих формах, которые вызывают сексуальные чувства в наблюдателе, - "ошибка", которую вряд ли возможно найти в классической живописи и скульптуре. Таким же образом, картины или книги, которые трактуют некоторые вещи так, что они вызывают отвращение, одинаково недопустимы с эстетической точки зрения; так как здесь также затрагивается воля, хотя и с другой стороны.