Газета Завтра Газета - Газета Завтра 901 (8 2011)

Даррен Аранофски — режиссёр специфический. Гений в глазах одних зрителей и знатный мистификатор в глазах других. Первый полнометражный фильм режиссёра — сюрреалистическая драма "Пи" заслужила ряд фестивальных наград, в том числе приз за режиссуру на "Фестивале независимого кино Санденс" и принесла в прокате 3,2 млн. долларов. Успех был закреплён последующей лентой "Реквием по мечте" (2000), снятой по роману Хьюберта Селби. Неврастенический трип в мир наркотиков в большей степени оправдался бенефисом известной актрисы 70-х Эллен Бёрстин, которая, вернувшись в кино в роли средней американки, подсевшей на амфетамины, была номинирована за это на "Оскар". Фильм обрёл культовый статус и стал для простодушных поклонников очередной прогулкой по духовной стороне, путеводителем в мире поисков ответов на самые важные вопросы.

Но это были ещё цветочки. Настоящий "большой барабум" с сознанием любителей псевдоумного арт-хауса произошёл с выходом на экраны картины "Фонтан" с Хью Джекманом и Рэйчел Вайз. Фильм оказался не просто претенциозным фильмом о поисках бессмертия, очередной философской притчей о смысле любви и смерти. "Фонтан" представлял собой серьезнейшее Послание миру — человека, мягко говоря, не очень здорового. Ведь сложно представит себе, под каким галлюциногеном можно было вообразить, что источник вечной жизни спрятан христианским богом в индейской пирамиде, закольцевать времена и события в невыносимо судорожной гонке, а ближе к финалу и вовсе выйти за всевозможные рамки, запустив парящего в позе лотоса лысого Джекмана в золотисто-вязкий космогонический транс познания небытия? При этом у Аронофски получилось если не передать невыносимую хрупкость ускользающей красоты, то дать на нее намёк. Это настораживало ещё больше.

После "Фонтана" сложно было предугадать, на какие высоты откровений занесёт Даррена Аранофски его творческий поиск. Но вышел "Рестлер" — реалистичная история стареющего борца, знаменующая блестящее возвращение в большое кино Мики Рурка. И возникло ощущение, что фильм снял совсем другой человек. Во времена "Фонтана" казалось, что режиссёру совершенно плевать на то, как отреагирует на его кино массовый зритель. В "Рестлере" — напротив — появился точный расчёт. Вектор изменился. Результат можно было предугадать, просчитать заранее. Что и произошло. Главный приз Венецианского кинофестиваля и успех у зрителей являются тому прямыми свидетельствами.

В "Чёрном лебеде" Аранофски учёл наработки прошлого и пошёл еще дальше. И фактически довёл до совершенства принцип фиксированного удара в лоб. Манипуляции с эмоциями зрителя привели к тому, что за последние пару лет не было фильма, столь активно обсуждаемого и противоречивого в оценках. Разве что подобный ажиотаж происходил одно время вокруг нолановского "Начала". И в том и другом случае произведена попытка угодить и "вашим и нашим" — снять авторское кино в мейнстримовой оболочке, "взорвать мозг" откровенной эксплуатацией чувств тех несчастных, что по попущению свыше мнят себя интеллектуалами и мыслящими людьми.

Эпитеты — вроде таких пассажей как "больше, чем гениально" — которых удостоился Аранофски от благодарных зрителей, кричат о том, что опереточные, сиропные страсти, дерзко сконструированные и закамуфлированные под высокое искусство, со времён триумфального проката "Есении" и "Зиты и Гиты" остаются у народа в большой чести. Как и ничем не сдерживаемое любопытство наблюдать за историей сумасшествия — не за муками перфекционизма и не за жертвой, принесённой во имя искусства — а именно за болезненной патологией, подменой понятий, галлюцинациями безумия, возомнившего себя гениальностью. Вуайеризм, способный завести подглядывающего и в сортир, и под одеяло: в самые сокровенные тёмные углы бытия. И заставляющий падать вместе с героиней "прямо вниз, туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь".

"Лебедь" — несмотря ни на что, является мощным художественным актом. Осознанно вульгарным, бьющим наотмашь фантасмагорическим трипом. Не имеющим к балету ровным счётом никакого отношения. Фоном для происходящих на экране событий мог стать любой спорт. Или опера — чем не плацдарм для хроники изломанной психики; привет Гастону Леру. В любом случае, содержание осталось бы тем же. Неслучайно картину приняли в штыки балетные профессионалы — физическая подготовка Натали Портман заняла год, но её техника — как ни крути, далека от реальных возможностей действующей балетной примы. В кульминации фильма, которую можно выразить перефразированной строчкой из народной песни — "Чёрный лебедь, весь я твой", ситуацию спасают прорастающие сквозь кожу чёрные крылья и выражение лица артистки — вот здесь действительно уместно упомянуть и китч и трэш и режиссёра Михаэля Ханеке.

Самоотверженность Натали Портман действительно заслуживает премии. А "Чёрный лебедь" уверенно претендует стать первой ласточкой "нового народного кино" — слишком приторного для настоящих гурманов, но вполне способного заглушить голод во времена крайней нехватки продуктов. Нравственная оценка этого факта уже не имеет никакого значения.

"Завтра". Алексей, твоему проекту уже несколько лет. Проведено несколько десятков бесед, совсем недавно вышел второй том книги философских бесед и манифестов "Кто сегодня делает философию в России". Удовлетворен ли ты результатами? Сложилась ли некая картина современной русской философии?

Алексей Нилогов.Проект замысливался с целью популяризации отечественной философии, которая по-прежнему боится медиа-коммуникации и снобистски реагирует на любые попытки быть востребованной. Если говорить о картографировании российского интеллектуального пространства, то сегодня оно рассеяно между представителями разных сфер знания, среди которых немало тех, кто готов перехватить у философов их прерогативу рефлексивного отношения к действительности.

Я абсолютно уверен, что никто, кроме меня, не воплотил бы этот проект в жизнь. Достаточно сказать, что никакой альтернативы проекту за последние пять лет не появилось, а потому книга со столь провокативным заголовком вызывает стойкое раздражение. У меня нет амбиции на переформатирование академического стиля философствования в жанр популярной философии, потому что сложные вещи философия должна понимать адекватным языком. Это отнюдь не птичий язык узкой научной специализации, а запрос на язык самого бытия, на котором возможно общение с Богом. Порой я допускаю вопрошание с авторами на пределе их языковой компетенции, чтобы остановить время и выйти к трансгрессии того, что ими ещё не продумано, а, следовательно, пребывает в антиязыковом статусе.