Александр Бирюк - Совершенно секретно

Герман Гискес был доверенным лицом главы абвера адмирала Канариса, и представлял военную разведку в Голландии. В самом начале тридцатых годов, еще до прихода Гитлера к власти, Гискес одним из первых специалистов в области радиоразведки освоил так называемую “функшпиле”, а иначе — “технику радиоигры с противником”. Схематично эта “игра” заключалась в следующем: обнаруженного иностранного агента не арестовывают, а стараются подсунуть своего информатора, через которого передают заведомо фальшивые сведения. Эта фаза условно называлась “отравлением агента”. Затем, спустя какое-то время, агент арестовывается, ему представляют доказательства его многомесячной работы на абвер и требуют сотрудничества. Если он соглашается, абвер засыпает противника ложными сведениями. Если отказывается, его возвращают в гестапо, и дальнейшая судьба такого героя незавидна.

“Функшпиле” раскрыла дарование Гискеса с приходом нацистов к власти в Германии окончательно, и к 1940 году, когда вермахт начал широкое наступление в Западной Европе, майор стал одним из самых признанных асов радиодезинформации противника. После взятия гитлеровской армией Парижа Гискес налаживает работу абвера в оккупированной Франции, а спустя год его с повышением переводят в Нидерланды. Там военная контрразведка заняла реквизированное поместье и особняк конца прошлого века в пригороде Гааги — Шевенингене, куда доставляли перевербованных агентов для продолжения радиоигры.

Как только Лауверс попал в руки Гискеса, началось самое страшное его испытание. Гискес не пытал агента, он не кричал на него и даже не позволял себе проявления непочтительности по отношению к не желающему выдавать своих товарищей мученику-идеалисту. Но он открыл ему глаза на такие вещи, которые были ужаснее самых страшных пыток.

— Надеюсь, вы не думаете, Лауверс, что вы — первый из агентов УСО, попавший к нам в руки? — начал Гискес разговор, совершенно не походивший на те странно мягкие допросы, которые учиняли Лауверсу в гестапо после задержания. — Вас таких героев собралось у меня уже порядочное количество, и пока вы тянете время, лейтенант, Лондон будет продолжать забрасывать ваших товарищей, которые прямехонько с неба попадут к нам в руки. Я знаю про вас всё, Лауверс, я прекрасно осведомлен о том, что вас, идеалиста, англичане искусно обвели вокруг пальца, уверив в том, что будете сражаться за свою родину, однако большей лжи мне не доводилось слышать. Единственная цель англичан — разжечь здесь, в Голландии, братоубийственную войну, они искусно играют на вашем идеализме и хотят от вас и подобных вам настоящих патриотов-простаков, чтобы вы раздали оружие юнцам и безответственным элементам, дабы те залили страну кровью. Это безумие надо прекратить раз и навсегда, в противном случае Лондон будет слать сюда всё новых и новых людей. И я уже не смогу спасать их от гестапо, где, как вы знаете, обращение с диверсантами и террористами совсем иное…

Лауверс прекрасно знал, что ожидает пойманных агентов, но не это беспокоило его сейчас. Лично он смерти не боялся — мысль крутилась вокруг другого: кто предал?

— Вас всех предал ваш самый надежный товарищ и командир, — ответил на невысказанный вслух вопрос майор Гискес, — в ближайшее окружение которого нам удалось внедрить своего осведомителя. Не ведая того, он уже передал в Англию — с вашей помощью, заметьте! — массу нужных нам сведений. Так что могу вас поздравить, Лауверс, целых три месяца вы прилежно исполняли роль посредника между нашей разведкой и Лондоном, разрушая налаженную подпольную сеть, даже не подозревая об этом. Извольте убедиться в этом сами.

Вскоре Лауверс своими глазами удостоверился в том, в чем позже имел возможность удостовериться и Петер Дурлейн: в застенках гестапо и абвера находились почти все, кого он знал по разведработе. И к нему наконец пришло решение: обмануть немцев, согласившись работать на них, а на самом деле попытаться предупредить Лондон об опасности. Он хорошо помнил одно из важнейших указаний инструктора УСО: в критической ситуации агенту можно было рассказывать врагу все, включая код, однако одной вещи нельзя было выдавать даже под страхом собственной смерти — это был “контрольный пропуск”.

“Контрольный пропуск” был хитрой штукой, придуманной на случай поимки радиста. Состоял он в том, что передающий во время обычного сеанса умышленно допускал в тексте радиограммы определенную ошибку. Таким образом на приеме в Лондоне по отсутствию такой ошибки легко можно было определить, когда оператор работает под контролем противника. Лауверс решил рискнуть, и когда Гискес в очередной раз потребовал от него или “да” или “нет”, то он ответил “да”. Не прошло и часа, как он уже входил в так хорошо знакомую ему комнату, откуда неделю назад его увели гестаповцы со скрученными руками. С того момента в этой комнате не изменилось ничего, как будто последний сеанс связи с Лондоном был всего лишь вчера.

…Как известно, у каждого радиста своя собственная манера работы на ключе, свой особенный стиль, который называется его “почерком”, и этот почерк невозможно подделать, не вызвав подозрения на приеме. Немцы были заинтересованы сохранить этот канал связи как можно дольше, и потому предупредили голландца, что если он будет хитрить, то окажется в гестапо уже навсегда. В квартире сидел немецкий радист, прекрасно знакомый с почерком Лауверса, но Лауверс считал, что запросто сможет его оставить вне игры. Однако немцы знали все-таки больше, чем казалось, потому что как только голландец настроился на свою волну, Гискес ошарашил его одной-единственной, но убийственной фразой:

— И, разумеется, лейтенант Лауверс, не забудьте про свой “контрольный пропуск”!

Лауверс обомлел. Осведомленность абверовца означала только одно: предательство на самом высоком уровне, потому что от рядовых радистов про “контрольный пропуск” немцы узнать вряд ли смогли. Смешавшись, он пошел ва-банк:

— Ну конечно же, и “пропуск”… Но в нем нет ничего существенного — просто между группами я должен ставить “Step” вместо “Stop”, только и всего.

— Что-то все слишком просто! — не поверил Гискес. — Вы должны себе отдавать отчет в том, что с вами будет, если вы солгали.

На самом деле “пропуск” был совершенно иным: в случае, если все в порядке, Лауверсу следовало делать лишнюю паузу каждые шестнадцать знаков, однако разоблачить голландца на данном этапе немец не мог, потому что о свойстве “пропуска” знали только два человека на свете — Лауверс и радист, принимавший его радиограммы в Лондоне. Зато хитрый Гискес оказался готов и к такому повороту — он прекрасно понимал, что если Лауверс обманул его, то англичане дадут уклончивый ответ, попросят еще раз повторить передачу или что-то вроде этого. Каждый раз, когда “функшпиле” не удавалась, дело обстояло именно так. Радист понуро надел наушники и начал передавать подготовленный и зашифрованный Гискесом текст, из которого следовало, что последняя заброска парашютистов-диверсантов из Лондона прошла нормально. Он не воспользовался “пропуском” и приготовился к неизбежной расправе, но иначе поступить не мог — он не мог допустить, чтобы пострадали его товарищи по борьбе, которые только готовятся к заброске, полны надежд и планов и ни о чем не подозревают. Он был просто обязан предупредить их о грозящей опасности даже ценой собственной жизни!