Константин Скворцов - Каменный Пояс, 1986

— Вот черт!

— Яроха, ты чего? — беспокоится наблюдающий за нами Ромка.

— Да вот, — показывает сын черную ладошку. — Грязь.

Это сажа. Толстый ее слой плотно прикрыл окружающие нас камни. В свое время сюда ходили с факелами. Да и сейчас мало кто пользуется фонариком. Зачем, когда вокруг завалы смолистых сосновых веток.

— Ну, пока, Ромка.

Я беру Ярошку за руку, и мы проваливаемся в черноту уходящей в скалу щели. Мы идем по узкому коридору. Мои плечи временами касаются одновременно его стен. Чувствую, как в кармане прыгает «живой» клубок. Коридор делает крутой поворот и сразу же исчезают даже признаки солнечного дня. Сильный луч китайского фонарика беспомощно вязнет в прокопченых стенах, высвечивая на них бледное маленькое пятно. Камни под ногами округлые, склизкие, беспорядочно громоздятся друг на друга. Спотыкаясь и оскальзываясь, мы медленно, почти на ощупь, продвигаемся вперед-вниз.

— Я понял, — говорит вдруг Ярошка.

— Что понял?

— Я понял, почему он здесь прятался.

— Кто?

— Да Сугомак. В таком коридоре одному можно целое войско задержать.

Вот тебе и мои исторические пояснения, но я не опровергаю предположения сына.

Внезапно пятнышко света на стене исчезает, я приглядываюсь и вижу его уже значительно пополневшим, но еще более тусклым где-то далеко впереди.

— Первая комната, — почему-то шепотом объявляю я.

— Ага, — тоже шепотом соглашается сын.

Я вожу фонариком по стенам. Луч высвечивает нагромождение черных валунов потолка пещеры. Комната просторная, высокая, но пространства не ощущается. Темнота сдавливает каждое наше движение. Кажется, вот-вот коснешься плечом липкой стены или врежешься лбом в нависший уступ.

Луч растворяется в неровном овальном, чуть больше моего роста отверстии, и скоро мы оказываемся в следующей комнате. Она мало чем отличается от первой, но зато здесь есть колодец. Он неглубок — полтора-два человеческих роста. А там — дно, или следующая, и последняя, комната пещеры, точнее пятачок каменной породы, подтопленный с одного края водой подземного озерца, если такое название подходит к лужице, которую можно, не разбегаясь, перепрыгнуть. Но туда мы сегодня не собираемся. Чтобы спуститься в колодец, нужна веревка. Ее я умышленно не захватил с собой — подальше от соблазна. Рано.

Ярошка дергает меня за руку.

— Здесь поет кто-то, папа.

— Не может быть. Здесь никого нет.

— Нет, ты послушай, поет.

Мы замираем. Сначала я ничего не слышу, только в ушах звенит от напряжения. Затем тишину начинает разрывать чуть слышный ритмичный говор, как будто где-то далеко за каменными стенами распевают песню. Стены скрадывают высокие звуки, а сюда проникают лишь низкие ритмовые ноты.

— Действительно. Откуда это?

— Не знаю.

— Сейчас посмотрим.

Мы идем на звук и выходим к колодцу — узкому, уходящему под стенку почти вертикально ходу.

— Смотри, Ярошка.

Тонюсенькая струйка воды не то сочится, не то быстро капает по камням стены. Вблизи явно слышно, как струйка звенит.

— Капельки поют.

По голосу определяю: Ярошка улыбается.

— А это что?

— Колодец.

Луч света прыгает по камням и выхватывает на дне краешек воды. Озерцо. Когда я мальчишкой первый раз попал на дно колодца и стоял на краю воды с факелом, коптящий свет которого не пробивал тьму даже на расстоянии вытянутой руки, это озерцо казалось мне бескрайним и глубоким. Там, за черной водой, начинается другая, моя пещера, другой и загадочный мир. Некогда я строил грандиозные планы разведывания заозерных пространств, где таились голубые сталактитовые залы, текли полноводные бурные реки. Я не верил, что воды в пещерной лужице по колено.

— Папа, а что за озерцом?

— Говорят, стена.

— А если под стену поднырнуть?

— Не знаю.

— Надо узнать.

— Обязательно надо, Яроша.

Чувствую, как у меня зуб на зуб не попадает, рядом пощелкивает зубами и Ярошка. В кармане дергается клубок — Ромка торопит. Пора назад. Мы спешим обратно, впопыхах в коридорах бьемся несколько раз головами о стены и вскоре выныриваем наверх.

— Ого! Теплынь-то какая! Как под одеялом, — восхищается Ярошка.

Ромка встречает нас так, будто мы, по меньшей мере, вернулись из космоса, восторженно прыгает вокруг, задает сразу столько вопросов, что мы вдвоем не успеваем отвечать.

— Ярош, а в озере рыба есть?

— Пап, если тебе на плечи Ярошка встанет, а я — ему, потолок можно достать?

— Ярошка, а может, казну в колодце спрятали? Ниче себе! Яроха, ты где такую шишку набил?

— Папа, смотри, брюки порвал. Там что, колючки есть?

Глаза осваиваются. После темноты все вокруг: небо, зелень леса, чумазое лицо Ярошки, даже хмурые камни пещеры — кажется приветливым, солнечным, ярким.

— Ну, папа! Ну, пошли! — через вопрос дергает меня Ромка.

— Дай же отогреться!

Но хорошо отогреться не приходится — мои брюки рискуют остаться без карманов, и вскоре я повторяю пройденный путь, но с одним изменением: Ромку беру на руки. Волочащиеся по земле полы штормовки не позволяют ему уверенно передвигаться в подземных коридорах. Поднимая сына, замечаю, что ржавая железка перекочевала уже ему за пояс.

И вновь меня облапливает темнота, мы пробираемся, как слепые, вперед, слушаем разговор подземного ручейка, гадаем — что же там за озером, и затем, как ошпаренные, выскакиваем в июльский день.

— Яроха! — с ходу выпаливает Ромка. — Там такая темнота! Ручеек песенку поет. Есть озеро, но мы там не были. А еще...

— Знаю, знаю, — снисходительно обрывает брата Ярослав. — Ты лучше скажи: казну нашел?

— Какую казну? — Ромка недоуменно хлопает глазами. — Да нет там никакой казны. А у тебя уже вторая шишка выросла.

— Ха, а у тебя тоже шишка и усы до ушей. Вот такие!

Ребята смеются. Я же обнаруживаю вдруг, что в пещере никто из мальчишек не вспомнил о сокровищах, не вытащил из-за пояса ржавую железку.

Мы собираемся уходить к озеру обедать. Можно было бы и здесь, конечно, но такими руками прикасаться к хлебу никак нельзя. Уходя, Ромка похлопывает ладошкой по скале и ласково говорит:

— Пещера.

— Что «пещера», — поперечничает Ярослав. — Во-первых — измазала, во-вторых — заморозила, в-третьих — шишек понаставила.

— Пещерочка, — не принимает тона брата Ромка и вдруг останавливается как вкопанный, дергает меня за руку и трагическим голосом извещает:

— Папа, смотри! Осквернили!

Я оглядываюсь — действительно.

— Чем писал? — спрашиваю Ярошку, заинтересовавшегося ни с того ни с сего обыкновенным муравьем.

— Чем-чем, вот, — он достает из кармана белый кусок и, продолжая рассматривать ползущее насекомое, протягивает мне..

Я беру камень — обыкновенный известняк с карьера.