Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002)

член общественного совета нашего журнала Альберт Лиханов.

СИРОТУ ПРИСТРОИТЬ —

ЧТО ХРАМ ПОСТРОИТЬ

1

Из всех человеческих бедствий, которым числа несть, самое подлое и неизвинимое — сиротство при живых родителях.

Сиротство полное, трагическое, когда погибают враз и отец, и мать, — положение в невоенную пору, в общем, нечастое. Куда как чаще детей предают: безмужняя мать отказывается от дитяти прямо в роддоме — скрывает беспутную связь, отрубает концы грехов своих; совершает преступление и попадает в колонию, ложно объясняя при этом отказ от ребенка своим наказанием; гуляет и теряет всякую совесть, когда ребенок запущенный, пожив в углу, вроде ненужной и заброшенной вещи, изымается судом, а значит, государством, в общественное воспитание.

Взрослые, предающие собственных детей — вроде туберкулезников (понятно, что не в собственно медицинском смысле) — они сами прежде всего больны, они жертвы социальных неустройств — дурного воспитания, плохого образования, профессиональной негодности; да прибавьте к тому “вопросы психологии” — неумение вписаться в жизнь, невезение, постоянный, все нарастающий неуспех, отсутствие социальной сопротивляемости, никомуненужность... Туберкулез, как известно, передается другим, и раньше всего — детям больных родителей. Так что нищета плодит нищету, неумение — новых неумех, преступность — новых преступников. Инфицированность среды, если на нее не влиять общественно признанными способами, разрастается и поражает — сперва семью, потом человеческий пласт, — проползает во все новую среду.

Сиротство — не опухоль, ее не вырежешь. Сиротство — это такой диагноз, что лечить надо весь организм. Все общество.

2

Но вылечить и себя-то от легкого насморка целая морока. А тут — целое общество! Мыслимо ли такое? Да и как это сделать?

В старые времена в монастырях, окруженных от набегов высокими стенами, был обычай выбрасывать наружу корзину на длинной веревке. Непутевая мать, решившая от ребенка избавиться, ночью, чтоб никто не видел ее срама, укладывала в корзину ребенка, а поутру его поднимали монахи (или монашки), чтобы дитя спасти, выпестовать, научить делу.

Спасение сирот, усыновление всегда были богоугодным делом. Доброе отношение к отринутому ребенку проходит сквозь времена и системы как дело и вневременное, и надрежимное. О домах призрения для малолетних пекся Достоевский, но раньше него — царские семьи: государи, царицы, великие князья и княгини. Богатый люд отстегивал от щедрот своих, за что не раз был клеймен революционерами, утверждавшими — это, мол, унижающие подачки, а сирот не станет, когда все станут равны.

Тем не менее при Дзержинском Советская власть собрала сирот в оазисы детства, дала им не только равенство с иными детьми, но и привилегии. Жертвы революции и Гражданской войны стали инженерами, учеными, полковниками.

Монастыри выручали некоторых, царские милости многих, советская власть — всех. Были эти средства способами лечения общества? Конечно.

Но времена меняются, забываемые болезни, вроде все того же туберкулеза, обостряются вновь. Среди причин этого обострения называют солнечные взрывы. Квазары.

Как-то тоскливо думать, что и сиротство, вспыхнувшее с новой силой в последнее десятилетие, тоже следствие квазара. Люди ведь тогда беспомощны.

А вылечить общество от всякой болезни только общество же и способно.

3

Но спросим себя, что такое общество? В чем его отличие от государства? Как и где они пересекаются, становясь друг другу взаимной опорой? Скрепы, соединяющие их между собой, как и в каждом сложном строении, делятся на надежные и непрочные.

Надежные чаще всего незримы, не вызывают беспокойства и ропота. Но как только надежное меняется на непрочное — в силу дуростей по кличке “реформы” или иных, конструктивных перемен — то, что было неочевидным, становится предельно ясным. Было в стране бесплатное образование, его, в общем, как бы и не замечали, как не замечают воздух, которым дышим. Сделали платным — хотя бы и частично — стало душно. Была копеечная квартплата, ворчали, мол, сантехники на бутылку требуют. Стали за “коммуналку” три шкуры драть — послышались вопли.

Согласия между обществом и государством все меньше, хотя реформаторы-основоположники обещали: его станет больше, в троллейбусе, головы дуря, на работу пару раз съездили. Наивный народ возликовал. Теперь живет в глубоком пессимизме и разочаровании: провели на мякине.

Виновна ли власть, то есть государство, в этом разводе, когда оно все меньше напоминает патрона, покровителя: то квартплату вскинет, то, к пенсии червонец накинув, ценам на харч даст подняться на сотню.

Вот и вышло: все меньше — а может, уж и вовсе нет — интереса власти к жизни народа, то бишь общества, а у общества нет права требования: отчего государство не опирается на людей, не видит в них ресурсов, возможностей для сотрудничества, ликвидировав взаимодействие между собой и народом?

Ведь в российском народе, кроме не раз осмеянных пьяни и лени, есть много достоинств, а среди главных и неисчерпаемых ресурсов — человеческая доброта.

К своему юбилею Детский фонд выпустил книгу родительских исповедей — книгу осуществленной доброты. Доброты не слова, а дела. Важное свидетельство того, что в народе обильно существует волшебный и совершенно нематериальный ресурс, который однажды, когда государство попросило, с охотой и радостью был извлечен не из земных недр, а из людских душ, получил материальное воплощение и реализован был и во благо государства, и во благо общества. Побольше бы таких скреп, когда люди и государство понимают и поддерживают друг друга.

4

Но скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Ведь у всякого деяния, пусть даже и скромного по масштабам, есть своя предыстория, свое изначально пробудившееся чувство.

Как всякий человек, выросший при социализме, я любил фильм “Путевка в жизнь”, зачитывался “Республикой Шкид” Белых и Пантелеева, осваивал в силу необходимости “Педагогическую поэму” и “Флаги на башнях” Макаренко. А перед тем были открытые каждому детскому сердцу главки для детей из “Без семьи” Мало, “Гуттаперчевый мальчик” Григоровича, “Белый пудель” Куприна, “Отверженные” Гюго. Чувства, рождаемые этими сочинениями, складывались в мозаику сострадания, детского желания помочь другому раньше, чем самому себе, — все это я признаю системой гуманного русского воспитания неназида­тельными средствами — силой сочувствования, сопереживания, сострадания. И мне, и, как мне кажется, всему поколению моему эта благодать сострадания давалась как бы сверху — прочитанной книгой, тихими, невидимыми взрослым слезами, выплаканными в подушку, бессловесными, невыговоренными мечтами о том, как бы благородно, во спасение, устроил все ты, будь большим и все понимающим человеком.