Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2002)

1965

ПОЭТУ

Мы все, как можем, на земле поем,

Но среди всех — великих было мало...

Твоей душе, тяжелой на подъем,

Их высоты прозрачной не хватало.

Ты заплатил в своем начале дань

Набегу разрушительных глаголов,

И лишь полей нетронутая даль

Тебя спасла от них, как от монголов.

Тебе твой дар простором этим дан,

И ты служил земле его и небу

И никому в угоду иль потребу

Не бил в пустой и бедный барабан.

Ты помнил тех далеких, но живых,

Ты победил косноязычье мира,

И в наши дни ты поднял лиру их,

Хоть тяжела классическая лира!

1968

* * *

Не помню ни счастья, ни горя,

Всю жизнь забываю свою,

У края бескрайнего моря,

Как маленький мальчик, стою.

Как маленький мальчик,

на свете,

Где снова поверить легко,

Что вечности медленный ветер

Мое овевает лицо.

Что волны безбрежные смыли

И скрыли в своей глубине

Те годы, которые были

И снились которые мне.

Те годы, в которые вышел

Я с опытом собственных сил,

И все-таки, кажется, выжил,

И, кажется, все же не жил.

Не помню ни счастья, ни горя...

Простор овевает чело.

И, кроме бескрайнего моря,

В душе моей нет ничего.

1968

* * *

Ночью слышатся колеса,

Длится гул земли,

Это где-то вдоль откоса,

В русле колеи.

Ночью отсветы-пожары

Мечутся в окне,

Это город гонит фары

Где-то в стороне.

Это все во мраке тонет,

Глохнет за стеной.

Ночью слышно: ветер стонет...

Это — надо мной.

1971

КЛАДБИЩЕ ПОД ВОЛОГДОЙ

Памяти Рубцова

Края лесов полны осенним светом,

И нету им ни края, ни конца —

Леса... Леса...

Но на кладбище этом

Ни одного не видно деревца!

Простора первозданного избыток,

Куда ни глянь...

Раздольные места...

Но не шагнуть меж этих пирамидок,

Такая здесь — до боли! — теснота.

Тяжелыми венками из железа

Увенчаны могилки навсегда,

Чтоб не носить сюда

Цветов из леса

И, может, вовсе не ходить сюда...

И лишь надгробье с обликом поэта

И рвущейся из мрамора строкой

Еще

Живым дыханием согрето

И бережною прибрано рукой.

Лишь здесь порой,

Как на последней тризне,

По стопке выпьют... Выпьют по другой...

Быть может, потому,

Что он при жизни

О мертвых помнил, как никто другой!

И разойдутся тихо,

Сожалея,

Что не пожать уже его руки...

И загремят им вслед своим железом,

Зашевелятся

Мертвые венки...

Какая-то цистерна или бочка

Ржавеет здесь, забвению сродни...

Осенний ветер...

Опадает строчка:

“Россия, Русь, храни себя, храни...”

1978

ДНИ ПУШКИНА

Духовной жаждою томим...

А. С. Пушкин

Все беззащитнее душа

В тисках расчетливого мира,

Что сотворил себе кумира

Из темной власти барыша.

Все обнаженней его суть,

Его продажная основа,

Где стоит все чего-нибудь,

Где ничего не стоит слово.

И все дороже, все слышней

В его бездушности преступной

Огромный мир души твоей,

Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,

В своем величье непреложный,

Сквозь океан ревущих волн

Всемирной пошлости безбожной...

Ты светлым гением своим

Возвысил душу человечью,

И мир идет к тебе навстречу,

Духовной жаждою томим.

1984

НОСТАЛЬГИЯ

Далекого детства округа,

Златая ее лебеда,

Ее колыбельная вьюга,

Ее голубая звезда!

Далекая улица счастья,

Где долго не длится печаль,

Где все развевает ненастья

Весны лепестковая даль.

Где в лунном таинственном свете

Цветет и любовь, и мечта...

Теперь между нами навеки

Легла роковая черта.

Другие меня окружили

И ночи, и дни навсегда.

Другие меня закружили

Дороги, края, города.

В какую я впутался спешку,

В какие объятья попал

И как я, под чью-то усмешку,

Душою еще не пропал?!

Нельзя ли к стене прислониться,

Забыться нельзя ли?..

И вдруг

Увидеть привычные лица —

Откуда такие вокруг?!

Какая великая дума,

Какая забота у них?..

Спешат среди вечного шума

Вершители судеб своих.

Я с вами, конечно, я с вами,

Другого пути не дано.

Одно у нас время и знамя,

И небо над нами одно.

И в той же безудержной страсти

Я в грохоте дней колесю...

Но помню, как тихое “здрасте”

На улицу слышалось всю.

Где настежь распахнуты окна,

Лучатся глаза из-под век,

Где видит меня издалека,

Навстречу идет человек.

Где все узнавали друг друга,

Где радость — на всех

и беда...

Моя золотая округа,

Святая моя лебеда!

1985

МИХАИЛ КРАЛИН

ВОСПОМИНАНИЯ

о Льве Николаевиче Гумилеве

Мне трудно вспоминать о Льве Николаевиче Гумилеве, потому что едва ли не половина из того, что помню о нем, лежит в области снов, а “сонные” воспоминания воспроизводятся с трудом, да и едва ли могут претендовать на какую-либо объективную ценность. Вторая же половина — реальные встречи с ним и впечатления от этих встреч — это, по большей части, его реакции на мои занятия биографией и творчеством его матери, поэтому мне волей-неволей придется говорить и о себе, грешном, тоже.

Я очень рано — еще в 1969 году прочитал письма Льва Николаевича к Анне Андреевне Ахматовой, которые он писал ей из лагерей, после ареста 6 ноября 1949 года. Они, кажется, до сих пор не опубликованы. После ознакомления с этими письмами Лев Николаевич стал для меня близким и родным человеком, а основным чувством по отношению к нему, которое сохранилось до конца и превалировало над всеми остальными, стало чувство жалости. Я, зная каким-то образом его адрес, несколько раз писал ему на Московский проспект, но, разумеется, никогда не получал ответа.

Будучи студентом, работая в ахматовском архиве, я, разумеется, много слышал о младшем Гумилеве, но впервые увидел его здесь, в Географическом обществе, на обсуждении доклада Нины Ивановны Гаген-Торн о топографии “Слова о полку Игореве”. Было это в начале семидесятых годов. Лев Николаевич председательствовал. Нина Ивановна — тоже старая лагерница, как и он, прихлебывала маленькими глоточками кофе из маленькой чашечки и невозмутимо отвечала на яростные филиппики возражавшего ей по всем пунктам Льва Николаевича, который, как известно, был сам большим специалистом по “Слову” и далее написал книгу о проблеме его хронологии. В кулуарах Нина Ивановна говорила, что лагерь по-разному действует на человеческую психику, что Лев Николаевич в этом смысле остался на всю жизнь ушиблен лагерем. Но кажется, он и сам этого никогда не отрицал.

Впервые я разговаривал с Львом Николаевичем в 1974 году. Моя тогдашняя приятельница, Нэлли Максимовна Иванникова, которая занималась творчеством Николая Степановича Гумилева, по телефону договорилась со Львом Николаевичем о встрече и сказала, что возьмет с собой для храбрости “ординарца”. Лев Николаевич назначил аудиенцию не у себя дома, а в аудитории географического факультета, который находился неподалеку от Смольного. Я был таким стеснительным, что не вошел в аудиторию вместе с Нэлей, а прождал весь их разговор за дверьми. Только когда Лев Николаевич вышел и пошел на остановку автобуса, я по пути задал ему несколько вопросов, не отличавшихся, впрочем, оригинальностью. Со мной он вел себя учтиво, но отчужденно, а с Нэлей был откровенен и даже вспоминал те стихи, которые читал ему отец, когда он, четырехлетний, сидел у него на коленях.