Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №3 (2003)

Поддержать обращение в “Правду” должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе сбора подписей, в котором активную помощь сотрудникам ЦК и редакции “Правды” оказывали академик-историк И. И. Минц и начальствующий журналист Я. С. Ха­винсон-Маринин, произошел сбой: Л. М. Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем ряду подпи­сантов, так как он-де не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства. Коллизию эту разрешили довольно быстро, предоста­вив Кагановичу персональную копию письма, которую тот и подписал как личное обращение в “Правду”. На пленуме ЦК в июле 1953 г. он, имея в виду “евреев-националистов”, заявит, что “дело врачей” было бы “непра­вильно связывать с еврейством вообще”. Позже Каганович, будучи хорошо осведом­ленным в тайнах кремлевской политической кухни, отрицал наличие плана депортации8.

Возникла и заминка с Эренбургом: прежде чем поставить свой автограф, тот на всякий случай решил заручиться личным благословением Сталина, направив ему 3 февраля письмо, где как сторонник полной ассимиляции евреев намекнул на заведомую порочность затеи с посланием, исходящим от людей, объединенных по национальному признаку. Он также выступил против использования словосочетания “еврейский народ”, которое, по его мнению, могло “ободрить националистов и смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет”. В конце Эренбург приписал: “Если руководящие товарищи передадут мне, что опубликование документа и моя подпись могут быть полезны для защиты Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу «Письмо в редакцию»”. Замечания маститого литератора, только что удостоенного Сталинской премии за укрепление мира между народами, были учтены при редактировании письма, которое свелось в основном к тому, что из него изъяли словосочетание “еврейский народ”, противоречившее сталинскому учению о нациях. После чего автограф Эренбурга появился на общем подписном листе, хранящемся ныне в Российском государственном архиве новейшей истории.

29 января Михайлов и Шепилов направили подредактированный проект Маленкову, а тот представил его Сталину. Судя по тому, что 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, можно сделать вывод, что текст Сталину не понравился. Не исключено, что тон письма — чрезмерно резкий, если не сказать, кондовый — его не устроил, ибо отражал вчерашний день, а не способствовал в стремительно менявшейся ситуации достижению новой цели: затушить скандальную ажитацию вокруг “дела врачей” в стране и мире. Обоснованность такой догадки подтверждается тем, что составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом. О выполнении задания он отчитался 20 февраля, когда вручил Михайлову “исправленный текст проекта письма в редакцию газеты «Правда»”9.

Хотя в идейно-концептуальном смысле сотворенное под руководством Шепилова не претендовало на новизну, но зато по лексике оно разительно отличалось от того, что было раньше. Это была уже не прежняя вульгарная агитка, а вежливое приглашение “вместе... поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев”. В общем, смяг­чился язык послания: исчезли “выродки”, “отщепенцы”, “шпионские банды”, испарились куда-то “еврейские буржуазные националисты”, не использовался даже такой ходовой пропагандистский штамп, как “англо-американские империалисты” (вместо них фигурировали “американские и английские миллиардеры и миллионеры”, “зарвавшиеся еврейские империалисты”), “еврейские труженики” не призывались больше к повышению бдительности, но появилось вновь вычеркнутое было словосочетание “еврейский народ”, что вопреки собственной теории мог сделать только сам Сталин. И самое главное, уже не выдвигалось никаких требований расправиться с “врачами-отравителями”. Правда, пуще прежнего костерились сионисты и Израиль, что объяснялось скандально произошедшим тем временем разрывом дипотно­шений с этим государством. Умиротворяющая направленность письма оттенялась внушавшей оптимизм концовкой — пожеланием начать издание в Советском Союзе газеты для широких слоев еврейского населения в стране и за рубежом10.

Поскольку из послания был изъят призыв “самого беспощадного нака­зания преступников”, можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по “делу врачей”. Тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации. Если бы Сталин вскоре не умер, то скорей всего имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством Еврейского антифашистского комитета.

Как известно, обращение еврейской общественности так и не появилось в печати. Думается, сам Сталин успел незадолго до приступа смертельной болезни отвергнуть эту идею, исходя из того соображения, что публикация любой, даже выдержанной в самом оптимистическом тоне, коллективной петиции евреев будет свидетельствовать о том, что в стране продолжает существовать пресловутый “еврейский вопрос”. Возможно, до диктатора дошел смысл предостережения, прозвучавшего в письме Эренбурга: “Опубликование “Письма”, подписанного учеными, писателями, компози­торами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины”11.

Вместе с тем, передумав публиковать письмо, диктатор отнюдь не намеревался возвратиться на старые позиции. Ведь с 20-х чисел февраля с полос “Правды” исчезла критика “еврейских буржуазных националистов” и их “заграничных хозяев”, неизменно присутствовавшая там до этого. А 1 марта Сталина разбил сильнейший инсульт, после которого он уже не поднялся.

Мифотворцы

Преемники власти диктатора в Кремле первым делом поспешили откреститься от наиболее одиозного его наследия, в том числе и от “дела кремлевских врачей”, спровоцировавшего антисемитскую истерию в стране. Уже в начале апреля все арестованные врачи были освобождены и реабили­тированы. Казалось, что после устранения таким образом даже теоретической угрозы еврейской депортации миф о ней очень скоро развеется и исчезнет вместе с другими страхами и химерами эпохи сталинизма. Однако он оказался чрезвычайно живучим. И вот почему: во-первых, активно циркулируя в виде слухов начиная с 1948 г., он успел основательно укорениться в еврейской ментальности, опаленной многовековыми преследованиями и колоссальной национальной катастрофой в XX веке. А во-вторых, на протя­жении нескольких последующих десятилетий (в ходе холодной войны, горба­чевской перестройки и ельцинских реформ) его искусственно подпиты­вали, используя в различных верхушечных политических играх, пропаганде и книгоиздательском бизнесе.