Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №3 (2003)

В “Чайке” человек с его извечной гордыней деликатно ставится на подобающее место. Ему мягко, но недвусмысленно намекают, что истинно человеческого в его нынешней природе, к сожалению, слишком недоста­точно; что гордое имя “человек” он получил пока авансом, который необхо­димо отработать. Если назначение птицы, по Ричарду Баху, — непрерывно совершенствовать всевозможные техники полета, то назначение человека (по крайней мере, на данном этапе развития) — совершенствовать свой мыслительный процесс, что в первую очередь означает развитие культуры мышления. А не то прогресс и дальше будет бодро топать в нечищеных башмаках и с немытыми ногами.

Совершенствоваться самому и влечь к совершенству других — как же кардинально эта идея “Чайки” отличается от программы Коэльо: “Следовать своей Судьбе до конца”! Да и можно ли назвать истинно своей мечту, которую ты не нашел сам, не выстрадал в муках, а, как на блюдечке, получил во сне? И, наконец, каково же качество этой мечты? Да, юноша Сантьяго получает-таки свои сокровища — и они вовсе не символ чего-то иного, более возвы­шенного, а самый натуральный “...ларец, полный золотых монет, драгоценных камней, масок, украшенных белыми и красными перьями; каменных идолов, инкрустированных бриллиантами, — грабительские “трофеи завоеваний”. И лучшее, чего он сможет в итоге достигнуть — это возвратиться в оазис Эль-Фаюм к своей Фатиме и стать все-таки Советником Вождя со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями. Вовсе не плохой финал для простого пастуха из восточной сказки, но откровенно филистерский для главного персонажа настоящей притчи.

Как ни странно, но гораздо ближе на пути к истине, на мой взгляд, стоит старый Торговец Хрусталем, у которого год Сантьяго работал. Он десяти­летиями жил мечтой о паломничестве в святую Мекку, зная, что никогда ее не осуществит, ибо понимал, что ничего кардинального после этого в его жизни не произойдет, а “...когда мечта станет явью, мне больше незачем будет жить на свете... Я часто думал, что столько времени просидел на одном месте, покуда мои друзья уезжали, приезжали, разорялись и богатели. Думал я об этом с горькой печалью. Теперь же понимаю, что лавка моя как раз такого размера, какой мне нужен, какого мне хочется. Я не ищу перемен, я не знаю, как это делается...”

(Что ж, на долгую жизнь, почтенный! Твоя несуетная бессознательная мудрость вполне достойна уважения. Жаль лишь, что ты так и не научился получать удовольствие от своей работы...)

Если бы выкинуть напрочь из “Алхимика” морализаторство и много­значительный темный колорит и как следует заняться его литературным языком! Тогда бы мы имели художественную попытку соединить земные страсти с частичкой Божественного Откровения. Но этого, увы, не произошло.

Читатель, конечно, уже понял, что стоицизм Сенеки и даосское учение о недеянии мне значительно ближе, нежели хитрые изыскания Гельвеция, Элиаса, Фулканелли, Гебера и прочих знатоков алхимии, а лишенное перемен существование и неспешное дистанционное исследование Мира гораздо предпочтительнее беготни за материальным воплощением миражей, которые люди по привычке ошибочно принимают за мечту. Не знаю, как “простой пастух Сантьяго”, а вот я, самый обычный человек среднего возраста, понимаю, что совершенно не подготовлен для изучения Всеобщего Языка, Мировой Души и уж тем более для поисков реальных встреч с Богом и Вечностью. “Jedem das seine”: писателю Коэльо — вера, что “...добиться воплощения своей судьбы — это единственная подлинная обязанность человека”, ну а мне — убеждение, что никогда не стоит прыгать через ступеньки. Ни на обыкновенной лесенке, ни на лестнице эволюционной. Ни с какого боку не подходят нам те заманчивые откровения, к познанию коих нас усиленно подталкивают герои “Алхимика”. Сейчас не подходят — это точно. А потом? Не знаю...

Поэтому лучше, надежнее (да и честнее) будет начать с простого Горизонтального Полета. Как учил молодежь чайка Флетчер Линд, после­дователь Джонатана Ливингстона. Которого также называли Сыном Великой Чайки...

Ну а если все-таки невтерпеж и до жути “хочется чего-то” — то при постоянной настойчивости, хороших локтях и толике везения последователь идей Пауло Коэльо, разумеется, достигнет своей мечты. Только пусть он не обольщается: она ничуть не лучше и не оригинальнее устремлений всех прочих людей на этой планете. И с благословения героев “Алхимика” и под довольную усмешку из темноты он успешно завершит свой очередной жизненный цикл с последующим практически стопроцентным воплощением на том же самом информационном уровне. Как говорится, на любителя.

К 200-летию Николая Языкова

Наталья Блудилина

ЕДИНЫЙ СТИХ,

ТОРЖЕСТВЕННО ЗВУЧАЩИЙ

Поэзия Языкова и поныне радует нас своей мужественной твердостью, чистотой и свежестью, как “единый стих, ...торжественно звучащий, — и, словно блеском дня и солнечных лучей”, животворящий наши души.

Языков творил в “золотой век” русской поэзии, рядом с Жуковским, Пушкиным, Тютчевым, Боратынским, когда, казалось, с трудом можно было отстоять самобытность поэтического дарования. Но в первых же стихах молодого поэта его современникам “послышалась новая лира”: “разгул и буйство сил... свет молодого восторга... юношеская свежесть” (Гоголь), “сильный голос” (Константин Аксаков), “певец роскошный и лихой” (Бора­тынский). Пламенные, полные жизни, силы и внутренней гармонии стихи Языкова были столь пленительны, что его друг Боратынский пророчески заметил: “...мы еще почувствуем все достоинство его бессмертной све­жести”.

Как мастер, виртуоз стиха, Языков занимает и поныне видное место в нашей поэзии. “Имя Языков пришлось ему недаром, — говорил Гоголь. — Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властию. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный”.

Поэзия Николая Языкова целостна, едина и в ранней, и в поздней лирике в выражении порывистой непосредственности чувств и удалой силы человека “русского душой”, которого не сломил даже тяжкий недуг последних лет жизни. Иван Киреевский утверждал: “Все стихи его, вместе взятые, кажутся искрами одного огня, блестящими отрывками одной поэмы, недосказанной, разорванной, но которой целость и стройность понятна из частей”.

Николай Михайлович Языков родился 4 марта 1803 года на Волге, в Симбирской губернии, в просвещенной дворянской семье, принадлежавшей к старинному и богатому роду. Первоначальное образование он получил дома, рано начал писать стихи и с увлечением предавался этому занятию. Впоследст­вии он лениво и неохотно учился в Петербурге — в Горном кадетском корпусе, а затем в Институте путей сообщения, не чувствуя склонности к математике и другим специальным предметам. В конце концов в 1821 году его исключили из института “за нехождение в классы”.