Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2003)

Здесь все держится довольно хорошая погода. Это время года походит на красивую женщину, красота которой постепенно, но медленно исчезает. Бывают очень приятные часы, и когда вечер спадает и луч солнца осветит весь этот пестрый наряд с остатками зелени на деревьях, то в этих воспоминаниях о лете есть еще много прелести.

Великий князь Константин Константинович, родившийся 10 августа 1858 года, станет известен впоследствии как поэт “К. Р.” При всей образованности, начитанности, культурности членов царской фамилии в XIX веке Константин Константинович перещеголял всех.

Поэт сетует на малочисленность петербургского общества, многие еще не вернулись из-за границы. Давно уже туда не ездивший, он завидует невернувшимся. А среди тех, кто вернулся — граф Александр Иванович Рибопьер (1781—1865), обер-камергер императорского Двора, и его жена графиня Екатерина Михайловна, урожденная Потёмкина (1788—1872). Делает честь поэту, что уже не в молодом возрасте, при своей занятости он находит время на посещение общественных лекций в Петербургском университете. Понятен и его интерес к лекциям известного в XIX веке духовного писателя и проповедника, протоиерея, магистра Московской духовной академии и профессора богословия в Петербургском университете Василия Петровича Полисадова (ум. в 1878 г.). Его проповеди, изданные на немецком и французском языках, а также книги с интересом читались в обеих столицах.

* * *

Петербург, 28 сентября 58

Сегодня прибывает государь. Прием, оказанный ему на западе его государства: в Вильне, Гродне, Варшаве, — был так же горяч и усерден, как и в русской России. Вот подробность, которая совершенно достоверна: по прибытии в Варшаву государь прежде всего отправился в русскую церковь, но сейчас после этого — в собор Св. Иоанна, первую католическую церковь в Варшаве, чего отец его никогда не делал. И эта вполне естественная и подобающая демонстрация произвела, говорят, очень благоприятное впечатление на поляков, которые охотно поддаются подобным впечатлениям. То, что его ожидает здесь, по возвращении в Царское Село, не особенно приятно. Представь себе, что у самых ворот Царского в Павловске шайка негодяев забавляется поджогом городских домов — и это длится вот уже несколько недель. Прошлый вторник они подожгли в четвертый раз; и всегда, в виде милой шутки, они заранее предупреждают полицию, которая только играет в прятки с этими мерзавцами. Они угрожали поджечь дворец, так что пришлось расставить пикеты вокруг для предупреждения опасности.

Все новости в этом коротком письме поэт передает жене с рассказов о поездке с государем за границу князя Горчакова, акцентировав внимание на посещении православным императором католической церкви, что произвело на поляков благоприятное впечатление, однако, как выяснилось вскоре, не прибавило дружелюбия к русским. А потом был и рассказ о поджогах...

* * *

Петербург, 2 октября 58

Прошлое воскресенье я отправился в Царское и, подходя по саду к дворцу, на повороте аллеи встретился носом к носу с государем, или, скорее, с его лошадью; но он был на ней и с высоты своего коня, поклонившись мне очень приветливо, счел себя обязанным сказать мне, что очень давно меня не видел. Я же, находясь всегда под страхом той репутации неаккуратности и небрежности, которую мне почему-то составили, поторопился уверить Его Величество, что я не преминул присутствовать на последнем большом выходе, бывшем при дворе; на это государь с некоторой живостью сказал, что это возможно, но что я не должен был на него сетовать, если он меня не заметил в той толпе, которая наполняла в тот день дворец. И вот каким образом, благодаря этой совершенно неожиданной встрече и двухминутному разговору, я теперь считаюсь во мнении Российского императора одним из самых обидчивых людей его государства...

Более чем когда-нибудь говорят о свадьбе г-жи Сиверс с Мойра, порту­гальцем, находящимся теперь в отсутствии. Другая свадьба, еще более странная — княгини Юсуповой с кем-то, кого не называют. Но эта новость пока еще только городской слух и требует подтверждения. — Говорил ли я тебе, что я теперь испрашиваю для господ цензурного комитета ленты Станислава и ордена св. Анны. “Я делал королей, сударыня, но сам не пожелал быть таковым”.

Царское Село

Осенней позднею порою

Люблю я Царскосельский сад.

Когда он тихой полумглою

Как бы дремотою объят.

И белокрылые виденья,

На тусклом озера стекле,

Безгласны, тихи, без движенья,

Белеют в этой полумгле...

И на широкие ступени

Екатерининских дворцов

Ложатся сумрачные тени

Октябрьских ранних вечеров.

И в тайне сумрака немого

Лишь слабо светит под звездой,

Как память дальнего былого,

Пустынный купол золотой.

Встреча с императором, вот так просто, да еще когда он тебя узнал… Под иронией поэта в свой адрес так и видится гордость, довольство от встречи с “самим” Александром II. В эти прогулки в последние дни еще теплой осени поэт сделал для всех очередной подарок. “Папа здоров, он написал прекрасные стихи о Царском Селе”, — сообщила в Москву Дарья Тютчева сестре Китти. Это и были стихи “Осенней позднею порою...”. Герои предстоящей свадьбы, — вероятно, дочь директора Департамента иностранных вероисповеданий Е. Е. Сиверса и сын графа Мойра, португальского посланника при русском Дворе, знакомого Тютчевых. Остальные слухи и о свадьбе, и о награждениях еще требовали подтверждения...

* * *

Москва, понедельник, 27 апреля 1859

Ну, моя милая кисанька, получила ли ты мою телеграфическую депешу, вызванную моим желудочным заболеванием? Пока что мне кажется, будто прошел целый век с тех пор, как я тебя покинул, и если бы зависело только от меня, я тотчас, не откладывая на завтра, уехал бы к тебе — до того меня подгоняет уверенность в несомненности шестого числа будущего месяца и неуверенность в моем собственном отъезде. Льщу себя надеждой, что письмо, которое я рассчитываю наверняка получить сегодня же, — сегодня же получить , прольет какой-нибудь свет на этот последний вопрос. Полагаясь на письма Дарьи, которые, думаю, достаточно подробно изложили наше предыдущее времяпрепровождение, я расскажу тебе только о состоявшемся третьего дня у Сушковых полурауте из лиц частью мне знакомых, частью неизвестных и завершившемся ужином, а также и о вчерашнем публичном заседании некоего литературного общества, только что воскресшего после более чем тридцати­летнего перерыва, — общества, к которому, помнится, я, увы, когда-то принадлежал в качестве члена-сотрудника. На этот раз я совершил невероятный подвиг, так как был вполне готов к часу дня, дабы присутствовать на этом заседании с многочисленной публикой (даже дамами), но, должен признаться, более многочисленной, чем нарядной. Мне пришлось занять место действи­тельного члена за длинным столом, покрытым красным сукном, где я и восседал, подобно другим, в кротком величии, под благожелательными взглядами общего любопытства. Председатель Хомяков на сей раз был во фраке и, скорчившись на своем кресле, представлял самую забавную из когда-либо виденных мною фигур председателей. Он открыл заседание чтением весьма остроумной речи, написанной прекрасным языком, на вечную тему о значении Москвы и Петербурга. Затем читали письмо приятеля моего Павлова, все трепещущее злободневностью, которому очень рукоплескали, затем стихи об Италии и т. д. Я сидел между Шевыревым и Погодиным . Все вместе взятое носило отпечаток безмятежной торжественности, слегка умерявшейся чуть приметным оттенком смешного. Женская половина слушателей в целом показалась мне некрасивой, но преисполненной сочувствия и интереса к заседанию, на коем она присутствовала. Положительно Москва архилитературный город, где все эти писатели и читатели принимаются как нечто весьма серьезное и где, само собой разумеется, господствует и управляет кружок, — я имею в виду литературный кружок, самый невыносимый из всех. Я был бы не в состоянии жить здесь, в этой среде, столь мнящей о себе и чуждой всем отголоскам извне. Так, например, я не уверен, чтобы ребяческий интерес к вчерашнему заседанию не преобладал в мыслях здешней публики над интересом к грозным событиям, готовящимся за рубежом. Сегодня я обедаю с Сушковым у друга моего Павлова, где будет редактор “Русского вестника”. Вчера, на заседании, я видел Ал. Карамзина , который очень настаивал на том, чтобы я навестил его жену, живущую, увы, в Замоскворечье. У меня набралась тысяча подобных поездок, которые я, быть может, и попытался бы осуществить, если бы не невероятное нагромождение на улицах булыжников и камней, которые положительно мешают движению. Я ничего не сказал тебе из того, что хотел сказать, но я жду твоего письма. От души целую мою дорогую Мари. А тебя, моя милая кисанька?