Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2004)

Решающий аргумент в вопросе об авторстве “Тихого Дона”, на взгляд Бар-Селлы, — текст повести В. Севского (Краснушкина) “Провинциальные картинки”, обнаруживающей “разительное сходство” ее с романом “Тихий Дон”.

В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью “заклеймить эту пошлость и косность”. В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), “прочли... и вздохнули”.

Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснуш­кина), в котором Бар-Селла обнаружил “разительное сходство” с “Тихим Доном”, с тем, чтобы и они “прочли и вздохнули”.

“Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь “свое суждение” — устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин “вывел в люди” писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского, и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья, и крестьяне — члены банка — в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину”. И т. д.

Подобную “прозу” можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на “юмор и сарказм” и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) “Генерал Корнилов” написан чуть лучше — но только потому, что это — откровенно журналистская, документальная работа.

Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух универ­ситетах — Московском и Иерусалимском, — Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснуш­кин) не могбыть автором “Тихого Дона”. Не существует ни одного доказа­тельства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к “Тихому Дону”, так же как и А. Платонов — к роману “Они сражались за Родину”. Платонов индивидуален и узнаваем ничуть не меньше, чем Шолохов. Выдумка Бар-Селлы — или плод абсолютной филологической глухоты, или злонаме­ренный эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.

С этим согласна и часть “антишолоховедов”. Говоря о “способе”, каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором “Тихого Дона”, Макаровы пишут:

“Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследо­ватель немножко поторопился в своих выводах. Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя”.

Выразительны эти взаимные упреки в “непрофессионализме”, адресован­ные “антишолоховедами” друг другу, — к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их “трудов”, печатью непрофессионализма отмечены работы и тех и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы — “открытие” Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла — гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медве­дева и Макаровых в отношении Крюкова.

Похоже, для “антишолоховедения” не так уж и важно, кто написал “Тихий Дон” — Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное — не в доказательстве того, что “Тихий Дон” написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него — развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.

Текстологическая вседозволенность

При решении научной задачи исключена эта необъяснимая озлоблен­ность, которой пронизана работа 3. Бар-Селлы, который переходит пределы не только научной корректности, но и элементарных человеческих приличий. Даже “антишолоховеды” Макаровы указали своему коллеге на “недопустимый тон, который сколь невозможен и неприемлем в научном исследовании, столь же и опасен”. Эту опасность Макаровы видят прежде всего в том, что “рядового читателя, воспитанного на “Тихом Доне”, любящего это произве­дение, его героев, взятый по отношению к Шолохову ернический тон не только оттолкнет от повествования, но и определит стойкое негативное отношение к любым другим попыткам разрешить проблему авторства”.

Макаровы не понимают, что “опасность”, о которой они пишут, прежде всего в том, что “антишолоховеды” глубоко оскорбляют тех, кто считает Шолохова великим национальным русским писателем, а “Тихий Дон” — национальным народным достоянием.

В мире сегодня в ходу термин “политкорректность”. О какой “политкор­ректности” может идти речь, когда книгу о русском гении 3. Бар-Селла, забыв о презумпции невиновности, называет “Текстология преступления”. Отрывки из нее публикуются в разных периодических изданиях и пестрят перлами вроде обвинений Шолохова в “зверином невежестве”; без предъявления хоть сколько-нибудь серьезных доказательств в ней делаются заявления: “пришло время назвать вора вором, а “Тихому Дону” вернуть имя настоящего автора”, или же: “Только бесстыдство водит рукой подонка, вставляющего в блистательную прозу свой “идеологический” мусор”...