Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №4 (2004)

Вспомним патриарха Тихона, продолжателя первого русского Патриарха Святейшего Иова. Глубоко провидчески оба они — Патриархи Смуты — в 1989 году, накануне нового Смутного времени, были причислены Русской Православной церковью к лику святых. В мае 1990 года, на конференции в рамках первых проведенных в новейшее время в Москве Дней славянской письменности и культуры, проходивших накануне Поместного Собора Русской Православной церкви, на котором был избран новый Патриарх Алексий II, прозвучало выступление известного православного философа священника Георгия Шевкунова: “Причисление к лику святых — это совсем не форма поощрения (даже посмертного). Это даже не форма признания заслуг церковных дея­телей... Прославление в лике святых — это всегда, в первую очередь, при­звание к служению. В какие бы времена ни бывали прославления святых, всегда в конкретный исторический момент призываются именно те, кто более всего может своим духовным примером и подвигом жизни во Христе подать помощь нашей земной воинствующей Церкви от Церкви Небесной, Торжествующей. Патриотическое служение святителей Иова и Тихона прохо­дило в период смутных времен... Оба они пережили гражданские войны... Оба патриарха пережили взятие Москвы и хозяйничанье в Кремле бесчинных захватчиков. Патриарх Тихон был избран на престол под грохот артилле­рийского обстрела Кремля. При патриархе Иове московские святыни были поруганы поляками и Лжедимитрием... И Святитель Иов, и святитель Тихон налагали анафему на власть предержащих, которые глумились над Церковью, над русским народом, над русской землей... Такой феномен, как самозван­ство, тоже был явлен при обоих патриархах... Судьбы святых патриархов перекрещиваются, как и судьбы их времен, с судьбами нашего времени и современной нам Церкви, которая во вдохновение Духа Божия призвала именно этих святых к служению в наши дни... Когда Церковь земная оскуде­вает, Господь посылает тех святых, которые в силах помочь своим служением, своими молитвами. Сейчас, судя по всему, именно такое время”.

Да, судя по всему, именно такое время обрушивалось на Россию, может, даже более страшное, чем при Святых Патриархах Иове и Тихоне. Кремль был захвачен новыми большевиками и новым Лжедимитрием, свое право на “престол” доказавшим в том числе и взрывом Ипатьевского дома в Екатерин­бурге, места ритуального убиения царской семьи. В знак безусловной и окончательной победы над русским народом в Кремле торжественно и пышно отпраздновали иудейскую Хануку.

Но бесстрашно сказать правду в глаза новым захватчикам и новому Лжедимит­рию, как и сказать правду обманутому и поверженному народу, в том числе и о нем самом, стать словом-проводником той горней Высшей Церкви, Хоругвью, бескомпромиссным разъяснителем Истины, подобно святым патриархам Иову и Тихону, суждено было не избранному только что Патриарху Алексию II — не в осуждение Святейшему сказано, так Господь рассудил, так Божия Матерь решила, по высоким горним причинам, о которых мы, смерт­ные, можем только догадываться, — а до тех пор тишайшему и мало кому из мирских известному митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну.

Я знал, что акафист Табынской иконе Божией Матери в 1948 году был написан неким иеромонахом Иоанном. И только несколько лет назад, в год 400-летия явления Иконы, когда владыка Никон, архиепископ Уфимский и Стерлитамакский, подарил мне юбилейное издание акафиста, я, уже возвратясь домой, потрясенно прочел на обложке: иеромонах Иоанн (Снычев).

Я тут же позвонил владыке: Снычев — была фамилия приснопамятного митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, Святителя Иоанна.

— Да, акафист написан владыкой Иоанном еще в молодости, в бытность его послушником архиепископа Мануила. Владыка Иоанн был моим духовником, и потому, может, я в свое время и был назначен архиереем в Уфимскую епархию, в место явления Иконы.

Я долго не мог прийти в себя от потрясения. Ведь выстраивался порази­тель­ный ряд: случайно ли, что именно им, будущим Святителем Иоанном, еще в молодости написан акафист Табынской иконе Божией Матери?! Случайно ли, что именно ему, когда еще никто, в том числе, наверное, и сам он, и подо­зре­вать не мог в себе будущего Святителя Руси, бесстрашно обличающего внешних и внутренних врагов России и Православия, последовательно борющегося за дело русского духовного возрождения, смело противостоящего темным силам современных русоненавистников и богоборцев, принадлежат — или через него сказаны Божией Матерью? — эти загадочные и провидческие слова, сказанные в акафисте о Табынской иконе: “всего мира Надеждо и Утешение”? Не свидетельствуют ли они о великой тайне, связанной с этой Чудотворной иконой и Покровом Божией Матери над Россией? Не благовест­вование ли это того, что Табынская икона Ее, на первых порах местночтимая, но известность которой с каждым годом все более и более ширилась по стране на восток, на запад и на юг, со временем, при будущем своем явлении, может стать покровительницей и спасительницей не только православных, и даже не только России? Впрочем, это касается не только будущего. Вспомните прозревших башкир, при втором ее явлении ставших поклоняться ей, но оставшихся в исламе. Или еще: “Известны случаи, когда иноверцы, видевшие преизобильные чудотворения, проистекающие от Табынского образа Богородицы, приносили Ей свои моления и получали просимое”.

Мало что известно из личной жизни Святителя Иоанна. Сам он всячески уклонялся от всевозможных вопросов на эту тему, считая факты своей биогра­фии, тем более детства и юности, малозначимыми. Но иногда, в дни своего Ангела (дни памяти Апостола Иоанна Богослова) или в какие другие благосло­венные часы, он делился со своими духовными чадами воспоминаниями о детстве и юности. А детство и юность будущего светоча Православия связаны с Приуральем, местом явления иконы Табынской Божией Матери. Один из расска­зов его благодарным слушателям удалось записать. Привожу его отры­вочно.

“Родился я, как рассказывала мне мама, мертвым. Несколько часов не было во мне ни дыхания, ни звука, и только усиленные окрики моей родитель­ницы произвели внутри моего организма дыхание и жизнь. Село, где я появился на свет Божий, называлось Ново-Маячка Каховского района Николаев­ской губернии (ныне Херсонская область)...

Вскоре после моего рождения родители переехали в свое родное село Спасское (в народе его называли Осминка), расположенное в восьми верстах — на юго-восток — от города Сорочинска под Оренбургом... В 30-е годы мы всем семейством переехали в Сорочинск. Мне шел четвертый год. В 1933 году наступил голод. Чтобы не умереть, мы с братьями собирали щавель, зеленые капустные листья и делали из них лепешки. Весной ловили сусликов, жареное мясо которых служило самым дорогим блюдом. Мясо суслика вкусное, только немного пахнет чесноком. Летом ловили рыбку. Рыбалка была милостью Божией. Она давала возможность до некоторой степени заменять хлеб и поддерживать свое здоровье.