Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2004)

Коричневая папка: в тетрадях из старого ватмана написано четыре рассказа, к двум из них двадцатитрехлетний Леонов сделал цветные иллюстрации — всадники, скачущие кони, вид на Мамур-Город с крепостной стены и т. д.

К тексту приложена записка:

“Самые первые рассказы мои.

Воспрещаю их печатать когда-либо.

Хранить в сухом и темном месте. Не читать.

Леонид Леонов”

И дата — 1943 год. Это было нелегкое время в творческой судьбе писателя: между запрещением пьесы “Метель” и признанием пьесы “Нашествие”. Полагаю, именно это и послужило причиной такого запрета. Сегодня иная эпоха, и, я надеюсь, отец не стал бы гневаться на меня за нарушение его завещания.

Чтобы иметь представление о содержании запрещенного рассказа, приведу из него некоторые отрывки. Рассказ начинается так:

“У одного там царя в востошной суровой державе спородились три дочери, а четвертым от второй жены — сам Калафат...

По семнадцатому году всем богатырям — устрашение Калафат тот...

Калафатову копью супостатова броня — на смех!..

Охал царь Андраган, на таковое чадо глядя...”

Как только сын подрос, сразу явился к отцу:

“Три тебе дня даю для скончания... Мешаешь ты мне, Андраган... По смерти твоей сморчем пройду я по земле, пройду и делов наделаю. Спросят потом: — Кто такие большие дела наделал? Ответят: — Калафат, большой человек из Мамура-Города... В ту ночь с огорченья помер старый царь, Калафатов родитель...”

И став царем:

“...в час утренний сел Калафат на трон свой и стал думать.

И просидел он так лет седьмь, год в год... А выдумывал он вот что: “Чем-де я могу мир удивить, сотворить себе набольшую мирскую славу?”

Призвал звездочета, который ему дал совет:

“— А ты царствие покори! Никакого ты до сей поры не покорил царствия... чужую кровь пролей, — себя тем прославишь, людям занятье дашь... А покорен-ных-то людей, сгони их в Мамур, да и заставь башню, до неба высокую, строить... И тогда взыдь на небо-то, да и погляди, кака-така земля сверху вниз будет...

— А потом што?

— А потом возьми да и плюнь с башни-то вниз!..

— Что я, царь иль пустая скоморошина?

— Как увидишь, так и поймешь все сразу, а как поймешь — сам плюнешь!”

А вечером со сторожевой башни солдат указал царю на “Рахлинское царствие”.

“— А дальше небесные стены будут...

— А за теми стенами что?

— А там, може, рай, може, ад, може...

— Что може?

— А може, нет ничего! Тех стен живые человеки не проходили...”

Засмеялся Калафат тихонько:

“— Так, значит, не пройти тех стен? А что ежели попытать, что из того выйдет?.. Ежели я, царь Калафат, такое попробую?”

Вот и пошел царь покорять “царствия”, чтобы пленные строили ему башню до неба.

“Потрудились в пре той Калафатовы солдаты... много народу побили...

Лежит по земле войско, текут красные ручьи... Страшен ты, страшен, красный человечий сок!”

Вместо “лесного старичка” из притчи в этом рассказе Калафат встречает “Божьего мужичка Семена”. Сообщает ему:

“— А я буду башню строить до неба!.. Вытопчут мои люди... нивы праведного царствия... Меня проклинать будут, а я бичом склоню их под пяту мою и по выям их взыду на небо!

Словно бы ветер его седую бороду раздул, вскричал Семен, в трясение пришед:

— Черным словом изувечит тебя Господь!! Иди, Всегубитель, иди... Ты на небо хощешь, но обножит Господь темя твое и оголит срамоту твою. Блекотать начнешь, царь, в покаянии, да уж поздно будет!..”

Покорил Калафат “царствия”, согнал народ покоренный в Мамур-Город. И далее в рассказе следуют такие тексты:

“Была великая тишь. В той тиши восстал Всегубитель и рек:

— Отныне я, Калафат, — всё, и вы во мне. Воля моя — закон, а гнев мой — смерть. В день, когда паду я, — и вы падете, ибо вы во мне, и я — вы!..

Закрыл Калафат все капища Мамурских богов. “Пока-де я на земле — незачем молиться!” Закрыл и замки привесил...”

Растет Калафатова башня. “Годы летят. Один, два, четыре, семь, девять — летят...”. Построил и “зверем ринулся побеждать небо”:

“Замирает дух в Калафате, в душе шевелится сладкая дума: “Каков еще из царей на небо хаживал? Аз есмь Калафат, большой человек, а стою я на небе, а подо мной земля, а надо мной нет ничего!..”

И прыгнул барсом вверх Калафат и оглянулся вокруг... и вдруг завыл, смертно завыл... Нет никакой башни, стоит Калафат на голой земле... и на землю пал, и землю ногтями рвал.

— Пуган, Пуган! Что же я теперя делать буду?

Совсем без смеха сказал звездочет:

— Теперя, царь, и помирать возможно...”

Кончается рассказ так:

“Ну что ж: нагрешили, теперь и каяться впору!

“Ты б не лежал, Калафат, колодой... Ты б надел армячок, за плечи котомку, пошел бы за стены Мамура-Города... Великое, широкое место лежит под небом. По тому месту посеяны Вышнею рукою моря, и горы, и ровная степь. По морям ходят смелые корабльщики, по горам носятся вольные птицы, а по равным местам — страннички Божии ходят. И ты бы с ними, Калафат!.. Как выйдешь в поле, пади на земь... губы об землю исцарапай, целуя, — много она выстрадала!.. Походи так лет седьмь, да попроси под окнами, — не дадут тебе погибнуть с голоду, — знай, Калафат: хорошие, добрые люди на земле живут!.. попробуй — горька ли полынь бездомного жития опосля ирхаильской победы”.

Рассказ “Калафат” тоже можно считать притчей, только не стесненной никакими цензурными обстоятельствами. Ключом можно считать мечту Калафата:

“Стою я на небе, а подо мною земля, а надо мной нет ничего!”

Это не просто посягательство на небеса, это их низвержение ради возвеличивания собственного “я”. Такая мечта — апофеоз человеческой гордыни, чреватой катастрофами для всего человеческого сообщества. В притче эта мысль выражена так: “звезды поклеймим” , что и является истинной целью строительства башни, названной в рассказе “камнем земного мятежа” . Имена — Всегубитель и Треокаянный, данные Калафату Божьим мужичком Семеном в гневе, в дальнейшем были скрыты под словом “неистовый”, зато имя “Калафат” получает перевод — “по-ихнему значит — до всего доберусь” . Все, мол, моим будет — и небо, и земля. “Как задумал, так и пошел конец земному шару” . Предостережение “туда и другие дороги есть” , заменившее собою пять страниц рассказа, тоже можно считать ключом к пониманию притчи. К нему один из “барсуков” дает весьма справедливый комментарий: “Старичок-то любопытен... добра желал”. Безмерная жажда недоброй славы, из-за которой Калафат сохранил жизнь Семену — лишь бы всем народам рассказывал, “как нечестивец праведных людей на чепи водил”, — в притче не отразилась.