Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2004)

Таким образом, отношение к персонажу неоднозначно и противоречиво. Леонов стремится запечатлеть атмосферу сурового и жестокого времени, в котором беспощадность и преданность идее были естественными нормами, а вся жизнь страны была нацелена на укрепление мощи Родины и готовности совершить ради нее личный и общественный подвиг. Эта ориентация на самопожертвование и приоритет общественного долга над личной жизнью рассматривается писателем как историческая реальность, разрушительная для народа и страны в целом. Восприятие России как осажденной крепости создавало милитаризованное общество, рождало психологию, изуродованную страхом и лицемерием. Судьбы семейства Лоскутовых, Филументьевых, Тимофея Скуднова служат корректором и аргументом, противостоящим идее “любви к дальнему” и оправданию тягот, выпавших на долю нескольких поколений народа...…

Монолог вождя явился завершающим звеном в цепи философских размышлений о судьбе России и ее нынешнем состоянии. Он обнажил не только тупиковость идеи революционного преображения человечества, но и готовность ее лидеров пойти на безумные действия ради конечной идеи: превратить Россию в жертвенный костер мирового пожара, привлечь космические силы для поддержания своих возможностей. Волюнтаризм и жестокость замысла вождя обнажают масштабность авантюризма, заложенного в самом механизме государственной системы и сосредоточения власти в руках диктатора.

Обращение к исторической судьбе Сталина вызывало повышенную требовательность, продуманность художественных решений и взвешенность оценок. Писатель сознавал, что созданный им образ и его интерпретация будут одним из последних свидетельств современника вождя и крупнейших событий ХХ века. Как мыслитель Леонов стремился сохранить объективность и независимость от крайних точек зрения. Он понимал, что должен оставить потомкам не просто еще одну версию, но память, обладающую исторической достовер-ностью и философской глубиной, память, дающую основание для следующего этапа осмысления этого явления.

Автору “Пирамиды” важно было найти эпицентр координат, образующих противоречивость диктаторства и его истоки в русской истории. В этом плане монолог вождя явился творческим открытием романа, ключом к отражению внутренней драмы Сталина и его идеи. Духовный крах вождя накануне великих испытаний — это знак беды, вызревавшей внутри “железного” руководства, беды, задержанной вначале Отечественной войной, потом смертью вождя, затем проявившейся в бестолковых и путаных попытках реформировать социализм, застое и крахе великой державы.

Заслуга Леонова состоит в том, что он показал истоки грядущего краха, связал их с историческим путем России и природой диктаторской власти. Роман является, по сути, художественным исследованием советской эпохи. Сам образ пирамиды применительно к судьбе России XX века служит знаком “иронии истории”, безжалостно отметающей благие намерения властей, высокие, но нереальные идеи, вскрывающей трагедию народа, совершившего подвиг во имя демонов, овладевших им. И как итог — идейное и нравственное пепелище, оставленное потомкам в назидание и поучение.

Горек конец этой книги. В ней спрессовалась боль писателя за судьбу России, за неустроенность настоящего, беспросветность будущего, за ту жестокую цену, которой оплачена жизнь народа, за те утраты, которые принесли революционные эксперименты XX века. И одновременно в книге звучит грустное раздумье о неповторимом и никому не ведомом предназначении России в современной цивилизации.

В. П. СТЕЦЕНКО

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ЛЕОНОВЕ

Я — не исследователь творчества Леонова. Его пьес я не читал и не смотрел даже во всеядные филологические времена. Я собеседник писателя, с которым довелось часами разговаривать во время служебных визитов. Добавлю: писателя я полюбил. Как и свою древнейшую профессию, подарившую мне большую радость. Поначалу таинственная “Пирамида”, изданная в последний месяц земного бытия Леонова, вопреки первоначальному замыслу писателя — в строительных лесах , показалась мне нагромождением неслиянных сюжетов. Семейно-бытовых, мистических, сатирических, гротескных и волшебных.… Роман в черновиках. Себе я, к счастью, не поверил, зная грандиозный замысел по рассказам Автора.

Я снова привёз на Кубань пудовую “Пирамиду” и десяток магнитных кассет. Беседы я расшифровал, роман — перечитал. Подвиг, сравнимый с чтением, да еще вторичным, двухтомного академического “Фауста”! И был вознаграждён! Я наслаж­дался поэзии и поэтикой леоновской прозы. Его мистериями, неистощимой фантазией, залихватским сопряжением бытовых и надмирных фабульных ходов. Резкими переходами с регистров басовых до альта, всегда на грани возможного! Упивался чудесными приключениями прелестных героинь с ангелом Дымковым. Доступным только простодушным, непорочным девам. Нет сна и отдыха измученной “девятке”! Сталин приказал схватить, доставить чародея в Кремль. За миражем, сквозь весь роман, по всей Москве гоняются чекисты, агенты сатаны! Дымкова с далёких Галактик послали инспектировать падшую землю накануне её самоистребления. С ним — на нейтральной территории некрополя, на окраине Москвы 30-х годов, в семействе кладбищенского священника тайно, как нынешние демократы с неуловимыми Дудаевым и Масхадовым, — пытается заключить перемирие сам сатана в обличье кремлевского идеолога Шатаницкого. Сатаницкого — в журнальных публикациях.

…Есть в “Пирамиде” главы небывалые в мировой фантастике. Гигантский слалом с завязанными глазами в неведомых горах! Вдохновись киношники — получится фильм посильнее, чем “Фауст” , “Унесенные ветром” и “Доктор Живаго”, взятые вместе!

— Лучшее время — когда я входил в литературу. — Леонов облегчённо откидывается на спинку любимого кресла. — В двадцатом году мне Горький прислал первое письмо с приглашением печататься в его журнале. В 1925 году Фрунзе в ЦК делал доклад о культуре и обо мне говорил такие вещи!* В 1928 году у меня уже шла пьеса во МХАТе. Великие режиссёры Станиславский и Сахновский ставили мою первую пьесу по повести “Унтиловск”. Год над нею всем театром вдохновенно работали. А после зубодробительной критики мгновенно сняли!

Я всю жизнь сидел за столом. Я много работал. Очень много работал. По десять-двенадцать часов ежедневно. И сейчас очень трудно работаю. Важно, чтобы непрерывная работа не отчуждала от личной жизни. Была ее главным и радостным содержанием, итогом семейного, дружеского и общественного общения, деяния и любви. У меня не всегда, не все ладно получалось. Да и обстоятельства были... тревожные, — надолго замолкает Леонов.