Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2004)

Так кто же такой Клюев? Черты царственности очевидно ему присущи. По крайней мере, в своем малом мiре, поэтическом микрокосме, который всегда есть и макрокосм. Вспоминается Сирано де Бержерак, бытописатель “иного мiра”, чье имя Эжен Канселье расшифровал как Cir en O , “царь в нуле”, подразумевая, что ноль тождествен бесконечности. В стихах, особенно после 1917 года, Клюев создал очевидные очертания Царства Конца, последнего преддверия Царства Небесного в истории. Он знал, что

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

И еще:

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей

В кисете дедовском зашиты

До золотых, воскресных дней.

Но самое главное не в этом. Главное в том, что этот преображенный мip вовсе не отделен от нас временной преградой, и, собственно, разговор об истории здесь условен, как условно, а точнее, иллюзорно само время, неотъемлемый спутник и двойник смерти. Ибо

На дне всех мiров, океанов и гор

Цветет, как душа, адамантовый бор, —

Дорога к нему, с Соловков на Тибет,

Чрез сердце избы, где кончается свет,

Где бабкина пряжа — пришельцу веха:

Нырни в веретенце, и нитка-леха

Тебя поведет в Золотую Орду,

Где Ангелы варят из радуг еду.

Заметим, что в этих стихах вообще нет ничего “своего” (в человеческом смысле), ничего “оригинального”. Это просто восточно-православное исповедание, или, если угодно, исихазм. На самом деле, даже прямая отсылка к одному из отцов-исихастов, святому Григорию Синаиту: Рай соугуб есть чювствены и мысленный, сиречь, иже в Едеме и благодатный. Есть оубо иже в Едеме, место высоко зело. Яко быти третие и части до небесе, яко же споведавшеи глаголют. Всяческыми сады благовоннешими насажден от Бога. Ни съврьшене оубо ес нетленьн, ниже пакы всяческы тленьн, но посред тле и нетленна сътвореъ, яко быти приисплънену плоды и цвьтящу, цветы и зеленаа и зрелая овощия имущоу выноу съчиновающаа бо древеса и съвершенные плоды на землю падающе, персть благовонна бывают, а не тлею смръдят яко же мирстии садове, се же бывает от многаго изрядьства и освященна иже присно находящое тамо благодати. Тем же проходя посред иже того повеленныи напаати выноу Океан река, исходащиа от него, и на четыре начала разделяющися, персть же и садовы падшая, индианом и ефиопляном них текыи приносит и дает. Прегражден сыи при нивах их изливается, Фисон купно и Гион дондеже пакы разделятся, ов ливанскую, ов же египетьскую страноу напаающе (из “Акростихических глав”). Впрочем, это умозрение некими нитями связано с древнейшим раннехристианским памятником, признанным впоследствии апокрифическим, — Евангелием от Фомы: Но Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его . В другом апокрифе — “Вопросы Иоанна Богослова Господу на Горе Фаворстей” это звучит так: Открыется рай, и будет все земле раимь . И если в апокрифах “райское” видение заострено до предела, до чрезмерной материализации, то в абсолютно ортодоксальных творениях исихастов подчеркивается эоническая природа рая — ни съвершене оубо ес нетленьн, ниже пакы всячьскы тленьн . На ней же настаивает и автор “Послания о рае” ХV в. тверскому епископу Феодору Доброму — архиепископ новгородский Василий Калика; основной мотив Послания — повсюду присутствие рая, отверзаемого духовным, умным взором.

Западное же христианство уже с блаженного Августина (у которого самого, правда, еще нет явного разрыва с Востоком) настаивает на противо­положности земного мipa райскому, града земного граду небесному, соотнося последний лишь со свершением истории в линейном, однонаправленном времени, имеющем единственное и абсолютное измерение. Причем свершение истории и снисхождение (а не отворение) рая в этом линейном времени для западного христианства связано с одной исключительной точкой пространства — земным Ие рус алимом. Крайнее вырождение западного профетизма — лжепророчества Нострадамуса, завязанные исключительно “ближневосточным узлом”. В то же время для восточного Православия Ие рос алимом является всякий алтарь храма и даже шире — любая пространст­венная точка в ея глубинном измерении. Изменение в Символе веры слов Егоже Царствию несть конца на не будет конца в ходе церковной реформы ХVII века на самом деле означало отворение времени вместо отворения рая. И хотя сам лично Патриарх Никон был все еще привержен идее Рая мысленного (так называется написанная им самим книга житий и поучений), хотя и строил свой Новый Иерусалим как образ этого рая, произведенные при нем перемены богослужения имели катастрофические последствия — на самом деле именно через них Россия перестала быть “градом ограждения” и фактически уже тогда стала частью “мирового сообщества”, конвенционально объединенного идеей линейной, прогрессивно развивающейся истории. Все остальное было только следствием — вплоть до распада русского пространства в 1991 году. “Мiр держится на закрепках литургических” , — писал о. Павел Флоренский. Невозможно так просто отвязаться от мысли о том, что отъятие Удерживаю­щего, о котором святой апостол Павел говорит во Втором Послании к Солунянам, на самом деле произошло именно тогда — в семнадцатом веке, и именно в связи с этим изменением, по сравнению с которым все остальные “новины” были не так уж и страшны. На волю было выпущено время, а власть российских императоров, которую чаще всего отождествляют с “удерживаю­щим”, на самом деле закономерно “отвалилась” два с половиной века спустя, хотя и просияла в мученическом венце последнего ея носителя. А через 74 года рассыпалось и пространство. Время победило.

Не удивительно, что события 1917 года — причем, конечно, не февраль­ские, а именно октябрьские, были встречены Клюевым (а может быть, и “наволхвованы” им) как отворение рая и сбрасывание времени вместе с его князем в “езеро огненное”. Конец петербургской России он видел как конец “России” вообще и начало “Руси”, Руси дораскольной, но только уже не в качестве “града ограждения”, а раскрывающейся всему мipy, прежде всего народам Востока. Об этом много и хорошо сказано в статье о Клюеве Александра Дугина “Параллельная Родина” (см. его книгу “Тамплиеры пролетариата”, М., 1997), и мы не будем здесь повторять положений этой статьи, которые в целом разделяем. Отметим лишь некоторые дополни­тельные обстоятельства.

В знаменитом стихотворении 1918 года о Ленине со строкой о “Поморских ответах” есть финальные строфы, которые всегда нарочито игнорировало как советское, что понятно, литературоведение, так и антисоветское, что, впрочем, также понятно: