Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Откуда же было знать, что именно здесь, в Феодосии, в местной картинной галерее, собрана столь огромная коллекция работ армяно-русского художника Гайвазяна-Айвазовского? Того самого, чьё великолепное полотно работы 1844 года «Вид на Ревель с рейда» привелось им как-то, во времена присные, видеть в петербургском Музее флота. Вальтер, Лэело и мальчик бродили по тихим, безлюдным залам в некой созерцательной завороженности, будто птица Гамаюн усыпила их страсти земные, убаюкала в свободном парении души, увела в неведомую прекрасную страну тиховейной музыки и мудрости, и они, счастливо улыбаясь никому, а лишь естеству простых и благих ощущений, насыщались гармонией красок и чувств. Дикой необузданности штормы на полотнах сменялись величаво-спокойными пейзажами морского штиля и лунными видами уснувшего на ночь моря. Суета осталась где-то далеко, будто брошенная за ненадобностью безделушка. Правы древние, когда говорят, что покой и тишина — величайшая гармония.

Мужчина то и дело бессознательно нащупывал серебряный крестик на груди. Его подарила мать на совершеннолетие, и на обратной стороне было выбито: «Спаси и сохрани». Вальтер с ним никогда не расставался. Даже в парилку банную, полную кипяточной влаги, он шёл, не замечая обжигающий пыл от крестика, нагретого парным жаром. Островитянке Лэело солёные просторы без горизонта были знакомы с пелёнок и составляли ту часть представления о мироздании, без которой само сущее было просто невозможно. Обычно неугомонный и непоседливый Андрес, которому также шум морского прибоя был привычен с самых первых мгновений, как только сказал себе «я — есть!», тихо ступал по полу галереи, будто боялся нарушить умиротворённость, царящую в залах.

Мощь океана с картин гениального мариниста влекла неудержимой силой, порой будто хотела захлестнуть волной и унести из галереи в невозвратные дали. Зелень упругих волн выталкивала в некое ощущение, что в своих недрах море хранит непознанное, быть может, опасное или, напротив, извечно ласковое. Именно зеленью волн вспомнилась картина «Девятый вал», некогда увиденная ими в залах Русского музея Санкт-Петербурга. Захотелось на море.

— …Человеки мы али нет? — сказал бородач жене и сыну на выходе из галереи. — Мы наконец-то пойдём на пляж, а?

В этот день на феодосийском береге почти никого не было. То ли прибалтийский климат с семидесятью солнечными днями в году закалил эту троицу и они посчитали погоду погожей, хоть на деле местные жители, по своим меркам субтропических баловней, ощущали непогоду, то ли просто так сложилось. Бывает, что в час пик нарываешься на полупустой автобус. Лэело шла, подбрасывая мелкий гравий носками босоножек, и смеялась про себя незатейливой забаве. Бородатый Вальтер играл в «охоту», и белобрысый Андрес должен был стать добычей, но «охотник» по доброй воле, конечно же, останется ни с чем. Андрес почти верил ему. Отца без бороды он и не помнил. Он знал, что отец сильный и ему можно порой безнаказанно грубить. Но только порой.

И в меру. Потому, что он просто не заметит грубости и сочтёт это за признак возмужания. Этот мальчик сам готовился заматереть. Со временем. Его жизнь была ещё впереди.

Пустынный пляж шелестел звуком прибрежных волн.

— Папа, папа, поймай меня! — кричал в упоении Андрес, подпрыгивая на какой-то изъеденной ржой и с остатками зелёной покраски банке, почти занесённой гравием и крупным песком. Вальтер довольный весельем сына — ах, сорванец, весь в меня! — подошёл и остановился в двух шагах.

— Стой на месте, Андрес, не прыгай! — негромко крикнул Вальтер. — Упадёшь, неровен час, ноги поломаешь.

Он вдруг опустился на четвереньки. Андрес лукаво улыбался в ожидании, принимая игру отца. Вальтер мгновенно придумал её:

— Акела стар, Маугли, он отдаёт тебе место своё на скале. Будь вождём стаи! Я отвезу тебя на собственной спине на гору!

Изображая волчий ход, насколько хватило артистизма, он двинулся к сыну.

Мальчишка спрыгнул с банки, уселся на спине отца, обняв за шею и смеясь. Вальтер медленно переставляя ладони и колени направился по тёплому шуршащему гравию к мелкому лесу прочь от прибоя. Лэело улыбалась заливистому смеху сына и повторяя про себя: «Господи, ну какие же они баловники!».

Немудрёную вечернюю трапезу совершили в номере гостиницы. В богатом наборе наполненные сладости южного солнца фрукты, виноградный сок да лаваш, сдобренный ломтиками твёрдого, ноздреватого сыра, прихваченного по отъезду с привокзального таллинского рынка — вот и вся снедь.

Вальтер провёл рукой по волосам. Будто смахнул минувшее время как дневную городскую пыль, взял со спины стула тёмно-синее полотенце, набросил через голову на шею и скрылся за дверями ванной комнаты. Из зеркала на него смотрело лицо лёгкого загара. К его удивлению тонкой серебристой змейкой проползла по почти чёрной шевелюре прядь седины. На тёмных волосах белая полоска бросалась в глаза. Короткая чёрная борода чётко различимым контрастом выделялась пятном на фоне синего полотенца. «Никак седею. Вот и сам цветом сине-чёрно-белым въяве окрасился под стать колору на нашем эстонском флаге», — вдруг подумалось Вальтеру. Он с маху плеснул прохладной водой в лицо, смыв солнечную теплоту, натянул белую хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и вернулся в комнату.

— Лэело, я схожу в город, прогуляюсь немного. Скоро буду, — сказал себе под ноги Вальтер, направившись к выходу. Когда через час вернулся, аккуратистка Лэело успела прибирать разбросанную одежду, расставить в определённом, привычном для дома порядке мелкие вещи и смахнуть в ладонь крошки со стола. В её руке наклонилась горлышком вниз бутылка тёмно-зелёного стекла.

В стоявший на столешнице гранёный стакан лилась, играя пузырьками, прозрачной, беспорядочно булькающей струйкой минеральная вода.

…Гулко громыхнуло где-то далеко за городом. Отзвук эхом заставил слегка вздрогнуть стены галереи Айвазовского, качнув красочные полотна. Морские волны, будто на мгновение въяве ожив, ударили в массивные позолоченные рамы картин, пытаясь покинуть живописную границу и устремиться на простор. Затухающим маятником заходила на стене гостиничного номера дешёвенькая иллюстрация с картины «Буря на Чёрном море».

Скользнул стакан с минеральной водой источника Даши-Тёпе из пальцев женщины, и он со звонким хрустом бескомпромиссно разбился о пол. Лэело вздрогнула. На миг вскипела шипящая минералка и стихла, как пена морской волны, угасающей на прибрежной пляжной полоске. Её широко раскрытые глаза застыли на одной точке в тихом горизонте, за которым вот-вот скроется ласковое вечернее солнце, предвещая солнечную погоду.