Рассел Хобан - Амариллис день и ночь

Автор многим обязан книгам «Лабиринты» У.Г. Мэтьюза, [2]«Прогулка по изнанке» Нельсона Олгрена, [3]«Афоризмы» Георга Кристофа Лихтенберга [4]и «Советы друга» Энтони Роббинса. [5]

Благодарю Адама Лоусона, моего водителя и спутника в исследовательских поездках по Восточному Сассексу и Оксфордширу; Грэма Коллинза, владельца отеля «Берлинг Гэп» в Восточном Сассексе, за сведения о погоде на 31 декабря 1993-го и 1 января 1994 года; владельцев фермы «Троя» в Оксфордшире за разрешение посетить их лабиринт; а также Роджера Лэйда из театра «Ангелочек» за дозволение взглянуть за кулисами на марионеток, игравших в спектакле «Спящая красавица».

Я глубоко признателен Марте Флеминг, продемонстрировавшей мне свою выставку «Атомизм и анимизм» в Музее наук в июне 1999 года и познакомившей меня с Аланом Беннетом, изготовителем бутылок Клейна. Перед Аланом я в огромном долгу – не только за содержательную беседу и время, которое он мне уделил, но и за великодушное разрешение домыслить и включить в книгу его разговор с Питером Диггсом.

Сердечно благодарю Роберта Эллиса: обсудив с ним проблему бутылки Клейна, я сумел наконец собраться с мыслями и приступить к работе над этой книгой.

Особую признательность за ценные замечания по рукописи и моральную поддержку я хотел бы выразить Доминику Пауэру, прочитавшему немало черновых набросков и вариантов. И наконец, хочу сказать спасибо всем нашим друзьям из «Иль-Форнелло» на Саутгемптон-роуд, которые много лет подряд снисходительно терпели чтение моих рукописей за длинными-предлинными обедами. Вот их имена в той последовательности, в какой они появлялись за нашим столом: Маноло, Бруно, Хулиано, Пако, Хезус, Карлос, Рино, Марио, Хезус Диас, Мария, Луиджи и, наконец, Альдо, приходивший уже поздно вечером.

Рассел Хобан

Лондон, 22 февраля 2000 г.

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая… вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу.

Никогда не садись играть в карты с тем, кого зовут Док. Никогда не обедай под вывеской «У мамочки». Никогда не спи с женщиной, у которой неприятностей больше, чем у тебя.

Сначала, в первый раз, я увидел ее во сне – ярком, красочном; воздух звенел от напряжения, и все казалось увеличенным и замедленным.

Горели фонари, хотя еще не стемнело. Она стояла на автобусной остановке. «БАЛЬЗАМИЧЕСКАЯ» – значилось на вывеске, но никакой такой кислятиной и не пахло, ни тебе монахов, ни Галаада. Только невзрачные дома в теплых тонах, то ли чуть покосившиеся, то ли нарисованные на холсте. Она дожидалась автобуса; за ней толпились в очереди какие-то смутные силуэты.

Поначалу она стояла спиной ко мне и обернулась, когда я подошел ближе. У нее оказались длинные соломенные волосы и голубые глаза. Очень худая и бледная; тонкие черты лица, впалые щеки. Белая футболка с рисунком – нотный стан и ноты какой-то мелодии; линялые джинсы, белые парусиновые туфли. Она взглянула на меня и вскинула сжатый кулак, словно теннисист, только что урвавший непростое очко на Уимблдоне. Губы ее сложились в беззвучное: «Есть!»

Приближался автобус. Без номера, только с указанием конечного пункта: «ФИННИС-ОМИС». Никогда о таком месте не слыхал. В автобусе – высоком и хрупком, склеенном из бамбука и рисовой бумаги, из желтых, оранжевых и розовых листов, – горели свечи. Он светился изнутри, как японский фонарик, и был куда выше обычного даблдекера – я задрал голову, но крыши так и не увидел.

Не сводя с меня глаз, она поднялась на ступеньку автобуса и поманила меня за собой. Судорога страха пронзила меня от самых ступней; я отпрянул и проснулся, проклиная себя за трусость. Я попытался вернуться в этот сон, но не сумел, и с тех пор меня уже не отпускало чувство утраты. Я перерыл весь справочник в поисках чего-нибудь «бальзамического», но ничего не нашел.

«Чувство утраты пронизывает полотна Питера Диггса, – писал критик Сесил Беркли о моей последней выставке в галерее Фэншо. – Приглушенные краски, неустойчивые композиции. Персонажи словно медлят на грани исчезновения, а неожиданные пустоты заставляют задуматься, что же ушло и что, или кто, приходит ему на смену».

Но ведь такова и сама жизнь, по-моему? А те, кто задумывается о пустотах, обычно пишут картины, сочиняют книги или музыку. На свете полным-полно талантливых людей, которым никогда не стать художниками, писателями или композиторами: талант в них есть, но пустот, где рождается искусство, – нету.

Тот сон вцепился в меня так крепко, что можно было прокручивать его в голове вновь и вновь, как видеопленку: автобусная остановка в летних сумерках, огни фонарей против еще светлого неба – то самое время суток, от которого у меня всегда щемит сердце.

Вывеска с надписью «БАЛЬЗАМИЧЕСКАЯ»: буквы четкие, ясные; они мелькали перед глазами, как вагоны отбывающего поезда, но само слово не менялось. И дома, на вид будто ненастоящие, и автобусная остановка, на которой стояла она, эта худощавая женщина, светловолосая, голубоглазая, бледная, совершенно незнакомая, но словно подглядывающая за мной из тайных закоулков памяти. Раньше я ее никогда не видел ни наяву, ни во сне.

Снова и снова она вскидывала сжатый кулак и беззвучно повторяла: «Есть!» Она хотела, чтобы я поехал с ней. Почему? И этот автобус: «ФИННИС-ОМИС», бамбук и листы рисовой бумаги, желтой, розовой, оранжевой, подсвеченной изнутри свечами, точно в японском фонарике. Как он сиял против неба, совсем еще светлого! И снова ее взгляд, уже со ступеньки автобуса, и эта судорога страха, заставившая меня отпрянуть. И снова это чувство утраты. Чего же она хотела? И как теперь отыскать ее?

Она исчезла; оставила меня одного лицом к лицу с этим мгновением настоящего – не просто мигом, отмеренным стрелкой часов, нет, с палимпсестом всех мгновений, что ему предшествовали. Со всей несметностью картин и звуков, шепотов, слов, вздымающихся слой за слоем сквозь толщу лет от самого первого «сейчас» до последнего, новорожденного; и всеми незабытыми ли, позабытыми, но живущими в каждом миге и посейчас провалами сна, и явью, и грезами.