Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было

Охранник Оксаночка, кандидат в мастера по дзюдо, – пунцовеет. Похоже, с удовольствием применила бы к Лене какой-нибудь прием.

Город.уверен, что фейсконтролыцик, простите за слово-гримасу, – почетная творческая миссия. На самом же деле фейсконтроль, в том чванно-вахтерском виде, в каком он прижился в городе, больше соответствует работе ассенизатора-копрофага. Фейсконтролыцика в строгом понимании слова, незаметного человечка, что болтается где-то сбоку массивных охранников, – у нас нет. У нас и массивных охранников – только Женя Малыш. Девушки-охранники на входе смотрятся куда как лучше. Мужчины-охранники их на экране из соседней комнаты наблюдают: туда приходит картинка со всех клубных камер. Не хочу получить на входе закомплексованного юнца, который вместо «здра-сте» будет отплевываться: «Я здесь ничего не решаю». Охраняемых складов Moet Chandon с супермоделями из Астрахани и «Землей в иллюминаторе» в ремиксе – к счастью, хватает без нас. Подвалов с нервными ночными жителями на взводе – не дай бог, чужой! – тоже достаточно. Никогда не стремились разбавить компанию.

Но русская красавица Лена – глаза-блюдца, пышная русая шевелюра – ночью, после концерта, садится на барный стул у кассы и нежнейшим образом предлагает гражданам пройти в кафе вместо танцпола, вернуться завтра, не расстраиваться из-за того, что клуб закрыт на частную вечеринку. Врет напропалую в интересах партии и правительства. От силы процентам пяти населения. Лицо клуба.

Красавица Лена не фейсконтролыцик. Красавица Лена – ночной санитар леса. Тормозит сограждан, если уверена: девочки встанут кружком, поставят сумочки в центр, а мальчики станут присвистывать и кричать: «Опа-опа-опа-па!» Тормозит, если видит разворачивающиеся веером пальцы: «Да ты знаешь, кто я?» – в обязательном порядке, по моей скромной просьбе, без деления на надравшихся милиционеров в штатском и примелькавшихся клубных деятелей.

И ничего более. Мы два раза сходили в соседний пивбар «Кружка». Дефилировали медленно между столиков, облюбованных студентами технологического колледжа, щебетали о природе о погоде, вертели головой по сторонам. Лена – отличница на своем юрфаке – успокаивающе сказала: «Я все поняла! Такого не будет». Поняла действительно. Перевоспитание технологического колледжа даже нам, демократам, не под силу: пока будем перевоспитывать, распугаем привычные МГУ и МГИМО. Мы не республика ШКИД.

Лена – талант, у нас после Светочки и Анечки другие на входе и не работали. Юный ветеран, провела на представительском барном стуле год.

И что получилось? Технологический колледж Лену медленно, но верно побеждает.

– Проходим, молодые люди.

– На шаг назад отходим!

– Сдачу готовьте: в кассе сдачи нет!

– Григорий, а не могли бы вы подойти к Оксаночке и сказать ей?…

Почему года оказывается достаточно, чтобы превратить обаятельную девочку в вахтенного, а двух девочек – в клубок целующихся змей?

– Слушай, поднимись наверх: она закрыла лицо руками и убежала со сцены – что-то не так.

Если посреди концерта в трубке можно расслышать звукорежиссера, значит, точно что-то не так: в зале тишина. Клавишник Эдди, добавляет звукореж, сказал в микрофон, что группа скоро вернется. С чего бы молчун Эдди слово взял?

Только бы она убежала переодеваться. Или разозлилась на нахального фотографа – вывели бы на раз. Или звуковой сигнал со сцены потерялся – неприятно, но восполнимо. В зале семьсот человек, все билеты проданы бог знает когда и бог знает за какие деньги, список обиженных звонивших друзей и знакомых мог бы стать гостевым, но гостевого списка нет и не будет, все билеты проданы. Ее концерт стоит слишком дорого.

А она лежит на полу в гримерке, застеленной в честь ее приезда ковром. И я не вижу, как она там лежит.

– Она не может продолжать, – качает головой менеджер Грэхэм. Он мрачнее ночи.

Не надо прикрывать от меня дверь в гримерку, нет у меня привычки ломиться, куда не приглашали.

– Зал- будет ждать столько, сколько понадобится. Если нужно, мы немедленно вызовем врача. Что случилось?

– Похоже, у нее разбита надбровная кость.

– Как?

– Ударилась головой о стул.

– О господи! (Как можно удариться головой о стул?)

– Врача, пожалуйста, вызывайте срочно. Залу ждать нечего.

– Анечка, 03, пожалуйста, только не с мобильного, так не дозвонишься, с городского! У нас травма головы. (Как можно удариться головой о стул?!) Извините, как можно удариться головой о стул?

– Она в следующей песне сидит на стуле, – мрачно басит Грэхэм. – Техник его поставил.

– Притуши свет на сцене, – прошу по телефону световика.

– Группу от сцены в гримерку сопроводите, им то же самое скажите: ждать нечего! – менеджер Грэхэм по-прежнему прикрывает гримерку дверью.

– Знаешь что, давай мы подождем врача. Выйдем с тобой на сцену и объясним, что произошло, – пальцы не попадают в кнопки. – Сергей! Дай фоновую музыку, пожалуйста, тянем время. Ничего не понятно пока. Нет, я ее не видел. Похоже, плохо. Секунду, у меня вторая линия. Да, Игорь! Форс-мажор, похоже на отмену. Травма головы. О стул ударилась. Я за ней, что ли, со стулом бегал, откуда я знаю? Ее же техник к следующему номеру стул поставил. Лежит на полу, с ней девушка-ассистент. Нет, внутрь не заходил. Я застал начало концерта полчаса назад, отлучился на вход. Да, полчаса где-то отыграла. Если бы полконцерта, у меня сет-лист перед глазами, у нее еще час впереди, все хиты остались. Если ты не против, мы время потянем, чтобы сообщить залу уже после приезда скорой.

– Сюда, пожалуйста, – Анечка умудрилась вызвонить скорую в спринтерские сроки, не прошло и десяти минут.

– И вот я тебе, Марина, говорю, для похудания моя свекровь этот чай пила-пила, и хоть бы на чуточку для похудания этот чай ей, а так-то что, Марин… – Женщины в синей униформе топают по лестнице в гримерку; их вели через кухню, через зал не пробиться, и там свистят, продолжения требуют, неспокойно в зале. – Где больная?

Переведи нам, – Грэхэм распахивает дверь. Ройшн Мерфи лежит на полу без движения. Как и предупреждали. Глаз залит кровью, бровь рассечена.

Марина и вторая, про чай для похудания, невозмутимо достают спирт и скручивают тампон. Ройшн молчит.

– Бумажные швы, – в присутствии Ройшн Грэхэм начинает волноваться. – Спроси у них, могут ли они наложить бумажные швы, такие, которые потом рассасываются без следа?

Ройшн молчит.

Голос, раз и навсегда вошедший в историю с «Sing it Back», голос, вдохновивший великого и ужасного Мэтью Херберта на запись целой пластинки, голос, только что на-гора выдавший пять (или все-таки четыре?) безупречных диско-боевиков, молчит.

Ройшн Мерфи, самая дорогая артистка в истории клуба «Икра», только что разбила на его сцене надбровную кость. Если бы это случилось за сценой и не на глазах у всех, нам бы сейчас переломали все кости. Впрочем, похоже, это и так впереди.