А Кони - Дело Овсянникова

Затем насупился и начал большими тяжелыми шагами ходить по комнате. "Вы знаете эту девушку?" - спросил Вильямсон. Овсянников посмотрел на вопрошающего и затем недовольным голосом сказал: "Коли пишет, значит, знавал!" - "Что же может сказать прокурор писавшей?" - Овсянников молча подошел к топившемуся камину, разорвал письмо на четыре части, бросил его в огонь и, когда оно запылало, почти крикнул: "Мне теперь не до того! Вот мой ответ: пущай горит!"

По следствию и на суде обнаружилось, что фактическим поджигателем был приказчик Левтеев, исполнивший при содействии сторожа Рудометова, заведомо для хозяина, неоднократно выраженное последним желание, чтобы мельница сгорела. Когда я предполагал быть обвинителем по этому громкому и трудному делу, я жалел, что не могу рассказать присяжным про несчастную девушку и про слова обвиняемого в камере Коломенской части. Это "пущай горит" лучше всяких сложных соображений нарисовало бы перед присяжными движущие мотивы того, в чем обвинялся Овсянников. Уж если про жертву своей старческой забавы человек, располагавший миллионами, мог сказать "пущай горит", то насколько понятнее и возможнее было сказано то же самое для того, чтобы отделаться от ненавистной мельницы и в то же время насолить врагу. Но вследствие назначения меня вице-директором департамента министерства юстиции мне не пришлось быть обвинителем. Меня заменил талантливый и тонкий судебный оратор В. И. Жуковский, внесший в свою речь свойственный ему глубокий и неотразимый сарказм, так соответствовавший его наружности, в которой было что-то мефистофельское. Гражданскими истцами в судебном заседании явились - Кокорев от своего собственного лица и Спасович от лица страховых обществ. Первый сказал скрипучим голосом чрезвычайно обстоятельную и умную речь с убедительным разбором мотивов деяния Овсянникова, а второй со своим угловатым жестом и как бы непокорным словом, всегда заключавшим в себе глубокий смысл, превзошел, как принято говорить, самого себя в разборе и сопоставлении улик и в оценке экспертизы, произведенной над обширною моделью мельницы, принесенной в залу суда. Особенное впечатление произвела нарисованная им картина "извивающегося, как дракон", из одного отделения мельницы в другое огня, сразу показавшегося в трех местах, причем его изгибы незаметны со стороны.

Не менее удачна была характеристика подрядного дела с казной, исполненного риска. Казна сбивает цены, подрядчики отчаянно, рискуя сделаться несамостоятельными, конкурируют между собою, и "с самого низу от последнего канцеляриста протягиваются руки, которые чувствуют пустоту и которые надо занять". Поэтому лишь податливый, привычный и знающий подрядчик сумеет установить и наладить "известную среднюю недобросовестность", причем "чиновники допускают товар не совсем еще негодный, а подрядчик старается, чтоб товар не был уже совсем плох". С особенной силой ответил Спасович на упрек защитника Овсянникова, что он строит все свои выводы на одних косвенных уликах, на чертах и черточках: "Н-да! черты и черточки! - воскликнул он. - Но ведь из них складываются очертания, а из очертаний буквы, а из букв слоги, а из слогов возникает слово, и это слово:

поджог!"

Признанный виновным Овсянников был сослан в Сибирь на поселение, но оттуда постоянно ходатайствовал о помиловании и взывал к высокопоставленным влиятельным лицам о поддержке своих ходатайств. Через несколько лет ему было разрешено вернуться в Европейскую Россию, но не в столицы, и он прожил последние годы своей жизни в Царском Селе. Но и в Сибири он умел создать себе исключительное среди ссыльных положение. На эту мысль наводит статья товарища прокурора одного из прикамских окружных судов господина И. М. "Миллионер в ссылке", помещенная в декабрьской книжке "Недели" за 1897 год. В ней подробно описывается ряд отступлений от устава о ссыльных в пользу Овсянникова, с которыми тщетно боролся товарищ прокурора и почин которых принадлежал приказчику или какому-то родственнику ссылаемого, тратившему, по слухам, большие суммы для доставления ему всевозможных облегчений и удобств. Нет основания предполагать, чтобы родственники Овсянникова, участливо заботясь о нем в пути, могли оставить его на произвол судьбы и в месте ссылки.

Это дело было настоящим торжеством нового суда. Немецкая сатирическая печать даже не хотела верить, чтобы двенадцатикратный (zwolffache) миллионер Овсянников мог быть арестован, а если бы это и случилось, то выражала уверенность, что на днях станет известным, что одиннадцатикратный (elffache) миллионер Овсянников выпущен на свободу.

Мне вспоминается, как была поражена привезенная из Москвы для следственных действий знаменитая игуменья Митрофания, когда при ней привели в обширную камеру Книрима не менее, хотя и в другом роде, знаменитого Овсянникова. Взглянув друг на друга и озираясь на свое еще недавнее прошлое, они могли воскликнуть: "Пан умер! великий Пан умер!"...

Дело Овсянникова

Очерк впервые опубликован в либерально-демократическом историческом журнале "Русская старина" (1907. - No 10), под рубрикой "Из прокурорской службы" - в числе других материалов цикла "Из записок и воспоминаний судебного деятеля". Вошел в т. 1 "На жизненном пути" (все издания) и в т. 1 Собрания сочинений в 8 томах (М., 1968).

Дело столичного хлеботорговца Степана Тарасовича Овсянникова, потомственного почетного гражданина, коммерции советника, первогильдийного купца, слушалось в Петербурге в конце 1875 года и нашло широкое отражение в прессе, заинтересованно обсуждалось столичной общественностью разных лагерей. Личность подсудимого была незаурядною; в его так называемом "формулярном списке", оглашенном на процессе, значилось и награждение очень ценными в купеческой среде медалями "За полезное" и "За усердие", но вместе с тем фигурировали и неоднократные судимости; кроме того, он пустил в ход все методы, дабы "прикрыть дело", употребив взятки, подкуп, угрозы, шантаж должностных лиц, свидетелей, экспертов. В сущности, - это все понимали, - нечистый на руку, свободный от нравственных и гражданских обязанностей делец бросал вызов новому суду, и Кони недаром назвал итоги процесса "торжеством" этого суда. Хотя на "государственном" уровне хищников, армейских интендантов, воровавших вкупе с подсудимым, привлечь не удалось. "Проверенная" (т. е. гнилая, стяжательская) система хлебных поставок армии в канун войны с Османской империей осталась неприкосновенной.

С. 15. граф Пален К. И. (1830 - 1912) - товарищ министра и министр юстиции (1867 - 1878), креатура шефа жандармов и начальника III отделения П. А. Шувалова.

С. 15. Кокорев В. А. - крупный предприниматель, публицист.

С. 16. Милютин Д. А. (1816 - 1912) - военный министр (1861 - 1881).