А Кони - Некоторые вопросы авторского права

* Названные вопросы затрагиваются в работе И. К. Блюнчли "Германское частное право" (изд. 3-е, Мюнхен, 1864).

Трудно согласиться как с Бланом, так и с Блюнчли. Несомненно, что по внешним своим свойствам письмо есть движимое имущество и, рассматриваемое иногда как автограф, оно, конечно, состоит в полном распоряжении того, в чьих руках оно находится. Но по внутренним своим свойствам письмо имеет совершенно особливый характер, делающий распоряжение им затрогивающим интересы не одного адресата, а нередко и отправителя, в некоторых случаях - обоих.

У нас любят ссылаться на письма Пушкина к жене как на драгоценный образчик полезности опубликования интимной переписки и как на пример более чем "странного" негодования сыновей Пушкина против лица, доставившего их в редакцию "Вестника Европы" для напечатания *. Дозволительно усомниться, чтобы серьезный биограф Пушкина или историк литературы нашел в этих письмах особо богатый материал, рисующий поэта с новой, неизведанной еще стороны. Но стоит их просмотреть даже поверхностно, чтобы понять тяжелое чувство сыновей, когда перед холодным любопытством толпы были развернуты самые сокровенные чувства, волнения, сомнения и упреки, прошедшие красною нитью сквозь семейную жизнь их отца.

* Письма А.С. Пушкина к Н. Н. Пушкиной с предисловием И. С. Тургенева были опубликованы в "Вестнике Европы" 1878 г. No 1 и 3. Статью о них поместил в "Новом времени" (1878 г. No 729) В.П. Буренин.

Недавнее время представило немало примеров того, как адресат, "утративший прелесть нежную стыда" *, может пользоваться в целях мщения тем правом, которое ему одному предполагает предоставить Блюнчли. Можно себе представить, какое поприще для шантажа открылось бы с предоставлением адресату исключительного права печатать полученные им письма. В нашей жизни вообще мало искренности, - а сознание пишущего письма, что его откровенные мнения и выражение чувств и взглядов, вызываемых людьми и событиями, могут быть вынесены на "базар житейской суеты" **, не только помимо его желания, но даже вопреки ему, по усмотрению адресата или его наследников, способно убить всякую искренность в переписке между людьми, не связанными узами самого близкого и тесного родства, гарантирующего полное доверие.

* Имеются в виду следующие строки из первой песни "Полтавы" (1829) А. С. Пушкина:

Ты им, в безумном упоенья,

Как целомудрием горда

Ты прелесть нежную стыда

В своем утратила паденьи...

** Перевод английского выражения Джона Бэньяна "Vanity Fair", избранного Вильямом Теккереем в качестве названия его знаменитого романа. С конца XIX века этот роман переводится на русский язык под названием "Ярмарка тщеславия".

Нельзя, однако, отрицать, что могут быть случаи, когда адресату, для фактического или нравственного оправдания своего пред общественным мнением, будет необходимо огласить полученные им письма. Иногда это может представиться необходимым не только для его оправдания, но и для восстановления истинного нравственного облика писавшего , представляемого в неверном или извращенном свете. Поэтому правильнее всего было бы признать, что частные письма, не предназначавшиеся автором к напечатанию, не составляют предмета авторского права и, во всяком случае, могут быть изданы в свет лишь с обоюдного согласия писавшего и получателя. При этом, конечно, в законе, говорящем о карательной санкции этого постановления, необходимо должно быть оговорено, что суду предоставляется право постановить оправдательный приговор в том случае, если окажется, что письма напечатаны адресатом или его правопреемниками без испрошения согласия писавшего или его наследников для защиты себя или его самого от клеветы или злословия.

За третьими лицами должно остаться право самостоятельно предъявлять обвинение в оскорблении их чести против напечатавшего, буде они усмотрят таковое в содержании напечатанного. Правило об обоюдном согласии в данном случае подкрепляется практически приговорами по трем громким процессам, приводимым Клостерманом ("Das geistliche Eigentum" - "Духовная собственность" - нем.), состоявшимся в пятидесятых годах во Франции, Англии и Германии. Во всех трех случаях суд признал лиц, к которым дошли от адресатов письма (Гёте к Шарлотте Кестнер, Бенжамен Констана к госпоже Рекамье и лорда Честерфильда к своему сыну), не имевшими права печатать эти письма без согласия писавших или их правопреемников *.

* Переписка Гете с Шарлоттой Кестнер и се семейством издана была в Штуттгарте в 1855 году под названием "Гете и Вертер". Переписка охватывает 1772-1798 гг. Письма Констана были изданы Леви в 1881 году. Письма вице-короля Ирландии Филиппа Честерфильда под названием "Письма к своему сыну" были изданы в 1774 году, на немецкий язык были переведены в 1885 году.

Распространение посмертного срока, хотя бы и в пятьдесят лет, на письма не представляется правильным. Пятьдесят лет-слишком краткий срок для того, чтобы лица, связанные близким кровным родством по нисходящей линии с одним из находившихся в переписке, сошли в могилу. Через пятьдесят лет не только могут существовать внучата, но и дети, и вдовые супруги переписывавшихся. Последние могут быть заинтересованы в неоглашении переписки, касающейся сокровенных подробностей жизни их отца или покойного супруга. Письма жениха к невесте, ставшей затем его женой, матери к дочери, сына к отцу очень часто содержат в себе своего рода исповедь, раскрытие тайны которой можно допустить лишь тогда, когда это не может задеть, уязвить или возмутить ничьих личных чувств. Есть прекрасное немецкое изречение: "Wer im Gedachtnis seiner Liebeii lebt, ist nicht todt: er ist nur fern; nur der ist todt, wer vergessen wird" - Кто живет в памяти своих близких, тот не умер: он лишь далеко; мертв лишь тот, кто забыт.

Для того, чтобы быть забытым близкими по преемству крови и имени, пятидесяти лет мало. Вот почему даже и принимая пятидесятилетний посмертный срок для беспрепятственного издания чужой переписки, было бы справедливо дополнить это общее положение ограничением в том смысле, что для печатания таких писем все-таки необходимо согласие вдовствующего супруга и родных детей, находящихся в живых. Против такого ограничения, конечно, могут возразить громкими и неопределенными фразами о нарушении интересов исторической науки и литературы.

Трудно себе представить, чтобы там, где частные письма представляют собой действительный литературный или исторический интерес, могли встретиться серьезные препятствия для их напечатания. Но, вместе с тем, не менее трудно убедить себя в том, что переписка супругов, предшествующая, например, разводу - переписка по поводу узаконения или усыновления, часто содержащая в себе самые интимные указания о происхождении усыновляемого, - или предсмертные письма самоубийцы, имя коего оглашается, к своим близким, - или, наконец, написанное слезами и кровью сердца печальное повествование об отвергнутой, поруганной или обманутой любви - не предназначавшиеся притом для напечатания, могут составлять ценный литературный или исторический памятник. Нет сомнения, что для нездорового любопытства читающей публики такие письма могут представить лакомую приманку, а скудному творчеством литературному ремесленнику - доставить готовый материал для сенсационных рассказов, с прозрачными намеками на действительных лиц. Но называть это "историей" так же основательно, как считать Ноздрева историческим человеком *.