Газета День Литературы - Газета День Литературы # 175 (2011 3)

В Дагестане могут с юмором ответить:

"Я ещё не женат…" –

Ибо давно заметил народ,

Что жена

Сильно влияет на национальные черты мужа.

Только ли на Кавказе так?

Сколько русских стало немцами,

Англосаксами, евреями…

И, к сожалению,

Очень редко это стало происходить

Наоборот.

***

Не русский я, но – россиянин… М.Карим

Я русский, да. Но россиянин тоже.

Как россиянин был Мустай Карим.

Единства и любви, о, дай нам, Боже,

Тогда мы в испытаньях устоим…

Я россиянин. Как башкир, татарин,

Аварец – друг мой, и мой друг якут…

Я русский. Но не старший брат, не барин.

Я просто русский, так меня зовут.

Мы братья все, мы братья-россияне:

Ренат, Бадма, Равиль и Магомед…

И в этом мире, в этом океане,

Мы пережили вместе много бед.

И выстояли вместе. И прониклись

Судьбой друг друга. Мы теперь одно.

Башкирский богатырь и русский витязь

Плечом к плечу стоят давным-давно.

Писал Мустай о братстве всех народов,

Писал Расул об этом и Кайсын…

Нам всем в земных скитаньях – по дороге.

Россия – мать, и каждый её сын.

Я русский, да. Но россиянин тоже.

И говорю, и повторяю вновь:

Единства и любви, о, дай нам, Боже!

Нам суждены единство и любовь.

В СИРИИ

Ибо нет другого имени под небом.

(Деян. 4,12)

Арамейцы торгуют "вином Иисуса".

Это то же вино, что тут было всегда,

И Христос его пробовал –

Значит, "вино Иисуса"…

Но здесь были всегда

Это небо и скалы, пустыня,

Этот воздух, которым дышал Иисус.

Это – воздух Иисуса

И эта дорога – Иисуса…

Это так, это так.

Но в душе краеведенья нет.

Ибо знаю я точно,

Что всё в этом мире – Иисуса.

В деревеньке любой

И в огромных любых городах

Всё подвластно Ему –

И в Москве, и в Шанхае, и в Риме…

***

В день Петра и Февроньи

Слышу крики вороньи,

Веселятся по радио: ха-ха-ха и хи-хи.

И смеются, и скалятся,

Мол, какие мы глупые –

Что за праздник придумали.

Ха-ха-ха да хи-хи.

Им смешны наши праздники

И святыни, и подвиги…

Хи-хи-хи да ха-ха,

Хи-хи-хи да ха-ха…

Кто-то скажет: дебилы, мол.

Кто-то скажет: проказники.

Кто-то радио выключит: от греха.

А они всё беснуются,

Не дают нам опомниться.

И не только по радио,

А кругом и везде.

Потому мы и дерзкие,

Потому агрессивные,

Что хотим жить по-своему,

А не абы как

Абы где.

СТИХИ О КОКТЕБЕЛЕ

Отлив прибоя катит гальку в море,

Она стучит как будто кастаньеты…

Кому-то здесь и чудо и лав стори,

А мне милы писатели-поэты.

Ещё они здесь вроде как бы к месту,

Стихи читают, смотрят на закаты.

Друг с другом им в Москве неинтересно,

А здесь они воздушны и крылаты…

Уходит в море мыс Хамелеон…

Уходит в море катер или лодка…

Здесь древний Коктебель со всех сторон.

А на столе коньяк стоит и водка.

Очередной гуляет фестиваль.

То в честь Волошина, то Гумилёва…

И здесь всегда себя немного жаль,

Что не твоё тут просияло слово.

О, Коктебель, священная дыра.

Для многих ты – родная конура.

Для тех, кто подустал и постарел,

Ты это место и берёг и грел.

***

Ах, человек, рассуждающий

о судьбах Родины, –

как сын, тасующий колоду

фото любовников своей матери.

А он ещё вытянет одну

и скажет: "Вот, я хочу,

чтобы вот этот

был моим папой!.."

Мы же – девственность

нашей матери.

ВЕКА СЕРЕБРА

Зубцами подобная

пшеничному колосу,

крепостная стена,

изгибаясь вперёд, как туман,

продолжается, скорей

чем в пространстве,

в других временах

так, что сам туман вьётся

вдоль пружинистых линий,

как от поезда пар.

А цвета птичьих гнёзд

и героические, как рост дерева,

кровли башен,

простотой сравнимые

со сложностью кружева,

давно стали формой неба.

К РОССИИ

Словно что-то забыл,

но выворачивающе хочу вспомнить.

С лицом страшным,

как ангел с морщинами, –

неуловимо,

как распрямляется трава после стопы, –

Ты поднимаешься,

приближаясь оттуда,

где не птицы – но сами песни

с ветки на ветку

перелетают.

Ты оттуда – сюда

в новом свете являешься,

и морщины судеб Твоих

близостью разлетаются:

Ты теперь – приближаешься!

Чтоб Собою войти в своё,

как размять после гипса руку.

Эх, давно не стоял я так

после подъезда,

так веря в жизнь –

не потому что не обманет,

а потому что с ней един

посредством Твоего оживления,

Россия.

Росси-я. Рост-сея. РОССИЯ.

***

Переливчатая,

как северное сияние,

необъятная пустыня молчащего Бога,

потому что она объемлет большее,

чем пламенеющий гласом куст,

и не умещается в языке,

тем более – наизусть.

Не решает твоих проблем

тем, что в присутствии

опрокинутой звезды костра

от тебя падает тень величия

намного длиннее тебя –

рукоятью обоюдоострого в руку.

Но она, пустыня непостижимости,

просто оставляет тебя спокойным наедине

с тем, что есть.

СНЕГ ПРЕДКОВ

Птицы – как прищепки

на бельевой верёвке – на проводах…

Да два-три прутика

из-под снега

сверканием полого

и зернистого, как икра…

Ржавоалые гроздья рябины

в снежных шапочках кружевных…

И снег – расступаясь – светится,

как лампы в коридоре –

когда наступил в родных.

И – с неба теплом летит…

ДРЕВЕСНАЯ ТОСКА

Все мы немножко деревья…

Когда без особой надобности

спиливают живые деревья,

такое чувство,

что из них будут делать плахи.

Оооооооооооооооооооооооооо –

обнуление пространства.

Пни: ноли ноли ноли ноли

висят в искусственной пустоте плоскости.

И остаётся лишь поднять веточку,

как сердца трещину, –

всё, что осталось от дома – места,

втоптанного в покатую раковину небытия.

Дети и алмазные когти

чтобы не скользили

на стеклянности пустыни

спиленных зрачков.

Ооооооооооооооооо –

ведь всё взаимосвязано,

и, словно нулём

подошвы прикован,

смотрю в пустую,

как чёрный цвет, раму.

Ибо вместе с деревьями

выпилили отсюда свет,

стоявший здесь столько моих лет.

УТРОМ

Открыта, как вода,

и волосы ручейками обегают

гладкоокруглые

и круглогладкие плечи,

вытачиваемые мягким светом

бледнозолотых волн рассвета,

отражаемых потолком

и овевающих с пола –

босиком на котором

так, что пятки розовеют

нежно, как ушко

от придыханий,

когда в него шепчешь...

И такая

на весь мир

тишина

от этой загорающей глади.

СОВЕСТЬ

Приглушенная,