Дмитрий Коваленин - Лучший способ потратить деньги, или Что делать в период острой джазовой недостаточности

"Хочу рассказать о своей подруге... Всегда нелегко рассказывать о том, кого уже нет. Еще труднее - о девчонке, которая умерла молодой. Раз она умерла, она теперь всегда молода - в то время как я, живой, с каждым годом, с каждым месяцем и днем становлюсь все старее. Иногда кажется - я старею буквально с каждым часом. И что самое страшное - это действительно так..."

... Приз литературного журнала "Гундзо" учреждается в Японии для произведений ранее не публиковавшихся авторов. Подавая "Песню Ветра" на этот престижный конкурс, Мураками "не сомневался, что победит". Он не ошибся. В том же 1979 году роман-призер был распродан неслыханным для дебюта тиражом свыже 150 тысяч экземпляров в толстой обложке.

"Охота на Овец" - третий "толстый роман" писателя, завершающий так называемую "Трилогию Крысы", имена героев которой стали чуть ли не нарицательными для читающей молодежи Японии наших дней. Однако именно в этой книге Мистерия, которую автор начал раскручивать в романах "Слушай Песню Ветра" и "Китайский Бильярд 1973" ("Пинбоору 1973", 1983), приобрела поистине вселенский размах, - что и дало нам повод выбрать "Овец" для первого перевода Мураками на русский язык.

"JAZZEN": СТИЛЬ ЖИЗНИ ИЛИ ФОРМА ЛИТЕРАТУРЫ?(Allegro non troppo)

Всегда нелегко отвечать на вопрос, в каком конкретно жанре пишет Мураками. Оккультный детектив? Психоделический триллер? Антиутопия? И то, и другое, и третье... И неизменно - что-то еще. С кем сравнивать? Американские литературоведы готовы, хотя и с солидными оговорками, причислить его к разряду "фэнтэзи", или "ненаучной фантастики". Сам Мураками считает, будто наибольшее влияние на него оказал "последний классик Японии" Кобо Абэ, - но в то же время признается, что для создания "Охоты на Овец" (Хицудзи-о мэгуру боокэн, 1982) "одолжил кое-что" у Чандлера, а самый популярный свой роман, "Норвежский Лес", писал под сильным влиянием Ф.-С.Фитцджеральда... Чем заполнить пропасть между крайностями подобных сравнений - решать читателю.

При чтении его прозы возникает чувство, будто разглядываешь мастерски выполненный фотоколлаж из фрагментов реальности вперемежку со сновидениями, а в ушах постоянно звучат, переплетаясь друг с другом, фразы музыкальных произведений. Образы и метафоры в тексте по-дзэнски внезапны и по-символистски точны, языковой поток пульсирует смысловыми синкопами, оглавления напоминают обложки джазовых пластинок, а сюжет будто расщепляется на несколько партий для разных инструментов, импровизирующих на общую, не сразу уловимую тему в духе Чика Кориа или Арта Блэйки. Музыкализация текстового потока - назовем это так - прием, знакомый нам больше по испаноязычной литературе (Лорка, Борхес, Маркес, Кортасар), - приносит удивительные плоды на почве традиционного японского эстетизма. "Джазовый дзэн"? "Дзэновый джем"? Так или иначе, но именно в этом измерении, на неуловимом стыке Востока и Запада - маргинально-условном, как тональность си-диез - импровизируют свои жизни герои Мураками. Их поступки, мысли и судьбы (как и общее развитие сюжета), невозможно предугадать, руководствуясь законами какого-то определенного литературного жанра. Они и сами не ведают, что с ними будет даже через час, не стремятся это узнать и не строят никаких планов на будущее. Они плывут по течению, не пытаясь ни перенять, ни изменить дикий джаз окружающей жизни - но при любых, самых жестких диссонансах сохраняют свой стиль игры.

МОНСТРЫ ПОД КРОВАТЬЮ, Part One

Несмотря на вычурность ситуаций и запутанную событийную нить, основная тема "Овец" классически проста. Нам, европейцам, привычнее называть ее "конфликтом доктора Фауста". Однако здесь мы рискуем попасть в ловушку: говоря "Фауст", мы почти автоматически готовы продолжить: "и Дьявол", - и это сразу навяжет нам слишком определенный, слишком "знакомый" образ, выпестованный околохристианским искусством двух последних тысячелетий в сознании западного человека (разве только длину рогов и размер копыт каждый волен додумывать самостоятельно).

Но!

В восточном сознании мы имеем дело с принципиально иным отношением к Злу.

В отличие от Запада, на Востоке (в Дзэне) нет Зла как такового. Есть лишь Непонятное - или Пока Непонятое нами в самих себе...

Как заметила интереснейшая исследовательница современной японской литературы Сюзэн Дж. Нэпиер, "метафизическое тем больше проявлялось в литературе Латинской Америки и Японии, чем сильнее сопротивлялись этносы не-европейского образца нашествию всепоглощающего западного детерминизма" (Susan J. Napier. The Fantastic in Modern Japanese Literature. London, 1996)

И в самом деле - в отличие от Запада с его попытками разобрать, проанализировать поведение и душу человека по косточкам, в литературе других этносов, включая японский, мы встречаемся с нежеланием (не сказать констатацией невозможности) человека быть познанным наукой, собственными же мозгами до конца. От Кортасара и Маркеса - до Кобо Абэ и Мураками - сегодня, в конце самого технократического столетия Истории, прослеживается поиск Непознанной Тайны Природы, мистического начала человеческой души, неподвластных логическому объяснению.

О ЖЕНЩИНАХ И ПРИРОДЕ СКРЫТОГО ЭРОТИЗМА (Scerzo)

Видимо, нужно быть женщиной, чтобы сразу обратить на это внимание, но наблюдения той же Сюзэн Нэпиер предлагают любопытный угол зрения на природу писательских мотиваций Запада и Востока.

Если в эпосах Европы образы главных сил Природы так или иначе восходили к мужскому началу - фаллосу, то для "этнического подсознания" по крайней мере двух культур - латиноамериканской и японской - традиционна тяга к так называемому "возврату в утробу". Именно женский детородный орган имеет мистическое Предназначение, именно женщина выступает связным-посредником между героем произведения и Монстром, и именно этот выбор - "родиться ли обратно", перестав быть Тем, Что Ты Есть, - предстояло решить Крысе, когда перед ним разверзлось Горнило Вселенной, предложенное Овцой.

Но что самое интересное - до Мураками женщины крайне редко персонифицировались. Так, "несомненной заслугой" Мураками считает Нэпиер и то, что фактически впервые в "мужской" художественной беллетристике мы встречаем яркий индивидуальный женский характер. Как ни удивительно, до сих пор в японской литературе было крайне сложно найти хоть один выпукло, живо выписанный женский персонаж, которому симпатизируешь и сочувствуешь, чьи проблемы действительно переживаешь в процессе чтения. В подавляющем большинстве случаев образы женщин были традиционно схематичны и выполняли строго определенную "посредническую" функцию для отражения характера мужчины-героя (не исключено, что как раз поэтому женщины составляют чуть ли не 60% поклонников творчества Мураками в медленно, но верно феминизирующейся Японии 90-х).