Василий Бетаки - Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Настал 1947 год. Жданов тоном лагерного "кума" обругал Анну Ахматову, смешал с грязью Михаила Зощенко. Участие Симонова в травле нескольких виднейших писателей страны было тогда вполне закономерно. Теперь поддержал он свою популярность уже не среди читателей, а в совсем иных кругах… Вскоре он написал и опубликовал в "Новом мире" цикл сюжетных стихов "Друзья и враги" — одно из самых типичных отражений холодной войны. Впрочем, не отражение это, а скорее один из важнейших актов той холодной войны. За эти лживые, неуклюжие, но ремесленно крепко и броско сколоченные антиамериканские лозунговые пасквили поэт и получил свою долю чечевичной похлебки (из американской же чечевицы, да еще со свиной тушенкой), которую каждому своему трубадуру исправно выдавал Сталин в форме премий «Имени Себя».

Как всегда, когда средний поэт пишет чушь с холодным носом, он чаще всего неизбежно сводит стих к сюжетцу, к зарифмованной побасенке, рассказику или примитивной притче с басенной моралью в конце. Небывальщины Симонов излагает лихо. В стихотворении «Митинг в Канаде'» он беззастенчиво утверждает, что после того, как он, Симонов, на митинге этом выкрикнул пару лозунгов, весь зал "как обвал, как вал воды" орал ура Сталину. А — "три первые ряда молчат" — доносит поэт. Читатели в СССР почти все тогда верили этой картинке — такое ведь они видели ежедневно, только в СССР именно "первых три ряда" орали громче и казённее всех.

.

"Разводящим видней, где поставить кого" — вот пафос философии винтика. И мало кто сравнил эту симоновскую фразу с другой: "фюрер думает за нас".

Мало кто в СССР знал, кстати, что в сходных ситуациях Киплинг никак не угождал властям, а откровенно и сатирично издевался над недостаточно ценившей своих солдат «вдовой», т. е. над Её Величеством королевой Викторией, которая, по словам журналистов «Таймса», стихами Киплинга «Праздник у вдовы» и несколькими другими ужасно шокирована»…

А в начале хрущевского правления, вдруг поняв, что "теперь можно", осмелевший Симонов пишет совсем другие стихи:

Жил да был человек осторожный,

Осторожный до невозможности,

С четырёх сторон огороженный

Своей собственной осторожностью

Но может это о себе? Упрёк за все шатания? Но полупокаяние — всегда лицемерие. Немыслимо похож стал в старости Симонов уже не на Киплинга, а, извините, на Евтушенко (или — наоборот?) Но для автора книги «С тобой и без тебя» и блестящей поэмы «Суворов» могло ли быть падение ниже, чем сравняться с одним из самых бессовестных советских стихотворцев?

Напомню строки из начала «Суворова»:

…Расклеены указы Павла:

«Размер для шляп вершок с осьмой,

Впредь не носить каких попало,

Впредь вальс в домах не танцевать,

Впредь машками под страхом палок

Не сметь ни коз, ни кошек звать»

И особенно — дальше:..

…Там второпях возводят новый

Казённый памятник Петру.

Должно быть в пику Фальконету

Тут будет всё наоборот:

В проекте памятника нету

Руки, протянутой вперёд,

Ни змея, ни скалы отвесной…

Он грузно встанет на плите,

Огромный и тяжеловесный…

Да, времена теперь не те,

Чтоб царь, раздетый, необутый,

Скакал в опор бог весть куда!

Из всех петровских атрибутов

Вы палку взяли. господа…

И Симонов, и читатели в самом конце тридцатых годов очень многозначно понимали эти строки — «да, времена теперь не те» (!!!)…

А вот и предел отваги поэта: в 1959 году появляется в "Новом мире" его статья, в которой он высказывает, хотя и робко, сомнения аж в соцреализме! Тут на поэта накинулись и "Вопросы литературы", и другая тяжёлая артиллерия, а вслед ей затявкали всякие. газеты… Не доучёл Симонов, что оттепель оттепелыо, а основного «идеологического оружия» нацеленного на литературу, партийные «литературоеды» не уступят…

Ломали поэта всю жизнь, и хоть порой хватало ему сил сопротивляться, но всё же доломали… До серой халтурной романной трилогии. Не написанной даже, а, как говорили, надиктованной секретарше, а за нею якобы автором даже не вычитанной…

И жаль этого трижды лауреата сталинских премий… Жаль. Ведь в других условиях мог бы он… Но не будем гадать: кончился замечательный поэт, так и не ставший чем мог бы….

О его ремесленной прозе сказать нечего. В бесславном своём конце пути Константин Симонов тем, принял немалое участие в травле Солженицына, как раньше приложил лапу к травле Ахматовой и Зощенко.

……………………………………………………………………………………..

А в 1977 году (на третий день после гибели А.А.Галича!) видел я, как бледно и верноподданно выступал Симонов, гастролируя в зале бывших парижских боен. Читал он нечто казённое и вялое, да ещё в компании Роберта Рождественского и Евгения Евтушенко! Куда уж дальше?

Если сравнить количество поэтических имен так называемых шестидесятников или "медного века" с количеством имен (не графоманских, а настоящих) из "военного поколения", то сравнение будет не в пользу последнего… И это понятно — ведь среди погибших на войне и убитых в лагерях было немало талантливых людей, о которых мы никогда не узнаем.

Среди выживших и состоявшихся поэтов этого несчастного поколения, есть люди, оказавшиеся в эмиграции в результате второй мировой войны — «парижанин» Юрий Одарченко и «американцы» Иван Елагин и Николай Моршен.

Поэты атомного племени,

Мы не из рода исполинского,

Мы гибнем без поры без времени

Как недоносок Боратынского,

Мы тоже ищем в мире зодчего,

Но, не желая долго мучиться,

Мы живы верою доходчивой

В идею «всё-ведь-ни-к-чемучества!»

Мы тоже можем грезить демоном,

Но забываем то и дело,

Что задается эта тема нам

Не Лермонтовым, а Максвелом.

И мы сгибаемся под бременем

Того, что быть должно бы знаменем,

Рождаясь в веке двоевременном:

Плоть в атомном, а души — в каменном.

Я не случайно привел это стихотворение полностью — оно, по-моему, самое "моршеновское". Чуть иронический тон, философский подход ко всему — отсюда самоирония на темы кардинальные, созвучие или диссонанс души со всем, что сотворено природой и человеком. А стилистические приёмы — то от акмеистов, то от обериутов…

Задавая себе вопросы о смысле бытия, поэт говорит языком современного человека, который не в силах игнорировать то, что при¬несли ему прошлые века, но не может и не рассматривать природу непосредственно, прямым — и в чём-то недостоверным — взглядом, как бы из незапамятных времён:

Клубились ночи у реки,

Вулканы извергали пламя,

Светились папоротники

Палеозойскими огнями,

Когда с разрезом скифских глаз

Из тьмы болота выполз ящер.

Ступил на землю первый раз