Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6324 ( № 20 2011)

Увы, этих открытий я ждала напрасно. И тем не менее «неизвестного Достоевского» всё же увидела – такого, какого никогда не было.

Ибо не стоял Ф.М. в первой тройке осуждённых на казнь петрашевцев. Не надевали на него мешок, не целились в него из ружей солдаты. Как всё обстояло на самом деле, видели сотни свидетелей, об этом известно до мельчайших подробностей. К расстрельным столбам вызвали Петрашевского, Момбелли и Григорьева; их привязали верёвками, затянули руки позади столбов и затем обвязали верёвки поясом. Раздался приказ: «Колпаки надвинуть на глаза». На лица привязанных были опущены капюшоны, солдаты приготовились стрелять. Истекали последние мгновения жестокого спектакля. «Я, – напишет вечером того же дня Достоевский, – стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты».

Зачем понадобилось авторам фильма искажать события, изменяя переживания Достоевского, которые останутся с ним на всю жизнь? Двадцать лет спустя своими впечатлениями о подобной казни поделится князь Мышкин: «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог её доводят?.. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают». Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!»

Нельзя так небрежно, так бездумно поступать и с биографическим материалом. Ложь первых кадров о казни на Семёновском плацу (в фильме, повинуясь сценарию, Ф.М. то и дело будет рассказывать о своём стоянии с мешком на голове в ожидании выстрела), как ржавчина, поползёт из сцены в сцену, из серии в серию. Ну не бросала свою перчатку из свадебной кареты на проезжую дорогу М.Д. Исаева в расчёте на то, что её наивный супруг остановит лошадей, выпрыгнет в снег в поисках пропажи, чтобы самой в этот миг одарить шафера Вергунова знойным поцелуем. Мария Дмитриевна, при всех сложностях её характера, не была вульгарной кокоткой или виртуозом адюльтера. «Была эта женщина души самой возвышенной и восторженной. Сгорала, можно сказать, в огне этой восторженности, в стремлении к идеалу. Идеалистка была в полном смысле слова – да! – и чиста, и наивна притом была совсем как ребёнок…» – скажет Ф.М. спустя годы после кончины первой жены. Но в образ «неизвестного» Достоевского эти слова не вписались.

Меж тем фильм обнаружил какое-то болезненное любопытство к пряным и пикантным ситуациям – когда неверные любовники, мужья и жёны бывают застигнуты врасплох, в самый неподходящий момент. Мания адюльтера будто преследует авторов картины, являя игривый лейтмотив. Мальчик Паша Исаев застаёт маменьку в момент жаркого поцелуя с чужим дяденькой, а рядом на постели лежит пьяный папенька. Затем пьяница муж, на миг протрезвев, видит жену в объятиях солдатика Феди, друга дома. Потом Федя, уже офицер и новый муж недавней вдовы, «случайно» натыкается на жену Машу, когда та нежно обнимает молодого любовника. Позже доктор Яновский созерцает свою жену Сашу целующейся с их общим другом Фёдором Михайловичем. Ещё позже Фёдору Михайловичу доведётся «застукать» свою возлюбленную Аполлинарию Суслову в объятиях её нового любовного партнёра испанца Сальвадора. Даже четырнадцатилетней Соне Корвин-Круковской (будущей Софье Ковалевской), по малолетству безнадёжно влюблённой в Достоевского, удаётся подглядеть, как любимый человек признаётся её старшей сестре Анне в страстном чувстве. А дальше смятенный зритель становится свидетелем, как грубо и неблагородно ведёт себя Достоевский, бросая в лицо отказавшей ему Анны Корвин-Круковской злые слова: «Вы всего лишь смазливенькая немочка».

Эпидемия неверностей, вакханалия измен и вся эта польдекоковщина нужна, скажут мне, для сугубой драматизации сюжета, для оживления образа: особый киноязык, средство экранной выразительности. Однако нарочитое стремление к скандалу выдаёт себя грубыми подтасовками: бронзу с памятника гения обдирают вместе с кожей. Известно, как любил Достоевский публичные чтения: собирал большие залы, и его глухой, будто надорванный голос был слышен в каждом уголке самых больших столичных аудиторий. Известно также, что исполнитель главной роли Е. Миронов долго искал и таки нашёл похожий тембр голоса.

Но как расходуются в фильме выдающийся талант и мастерство артиста? Его вынуждают читать монолог крайнего циника и эгоиста князя Валковского («Униженные и оскорблённые»): «Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты… Но главное, главное – женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаённый, тёмный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия!..» Откровения про «грязнотцу» будто током ударяют пришедшую сюда с опозданием ревнивую жену Машу: гримаса отвращения искажает её лицо, и в гневе она покидает собрание. Зато красавица-эмансипантка Суслова, сидящая в зале, хищно раздувает ноздри и сужает зрачки, будто готовясь к прыжку: «гиена уже лизнула крови», учуяв того, с кем вместе можно попробовать большой разврат. Ничего не скажешь – выразительный эпизод.

Но дело в том, что Достоевский никогда не читал на публике этот монолог. Фрагменты из «Неточки Незвановой» и «Бедных людей» в зале Пассажа в начале 1860-х читал, отрывки из «Мёртвого дома» произносил, но символ веры князя-циника в тёмный разврат не декламировал и декламировать не мог. «Он вообще любил читать, чужие вещи, но и свои, – объяснял В. Хотиненко. – Это нам помогло. Он тщательно выбирал, что читать, выбирал отрывки, интересные публике. Сентиментальные, может быть… Он думал о публике. Ему было важно, как она поймёт то, что он читает».

Оказалось, авторы фильма тоже «думали о публике» и тоже «тщательно выбирали», что читать Е. Миронову от имени Достоевского. Но «выбрали» они текст на потребу тех зрителей, кому, быть может, очень хочется, чтобы главный русский писатель выглядел как гадкий стареющий эротоман, который рвётся разделить свои тёмные вожделения и тайные пороки с приличными дамами, пришедшими на литературные чтения в пользу учащейся молодёжи.

Нет, обманул мои ожидания режиссёр. Он ведь обещал не только «убрать бронзу» с памятника, но и рассказать о том, «как что-то из жизни писателя перекочёвывает в его произведения». А показал совсем другое – как ловко и с какой готовностью будущие поступки героев-убийц репетирует автор в своём личном пространстве.

Ну не бросался с большим садовым ножиком путешествующий по Италии в 1863 году Достоевский на свою неверную возлюбленную Аполлинарию Суслову, не прятал холодное оружие во внутреннем кармане пальто – в фильме нож предательски падает на пол, когда распалённый страстью Фёдор Михайлович, не терпящий, чтобы женщины отказывали ему в привычных ласках, всё-таки добивается своего. Может быть, авторы «неизвестного Достоевского» не знали, что тем летом Суслова как раз начала вести дневник («Годы близости с Достоевским»), где подробно фиксировала все перипетии своих любовных отношений, в том числе и с Ф.М., и уж непременно, имея множество претензий к нему, занесла бы в блокнот историю с ножом. Но никогда Достоевский не держал в руках садовый нож с убийственной целью и не «перекочёвывал» этот опасный предмет из жизни писателя в его творчество. Нож появится только через несколько лет – и это будет смертельное оружие купца Парфёна Рогожина («Идиот»), которым он едва не зарежет своего крестового брата Льва Мышкина, а потом ударом в сердце убьёт Настасью Филипповну.