Александр Зиновьев - Без иллюзий

Прошло два года после выхода в свет моей книги «Зияющие высоты». Много людей прочитало ее. Высказаны самые различные суждения. Высказывались, естественно, и упреки. Говорили, в частности, что я предельно пессимистичен в отношении к судьбе человеческой личности в надвигающемся общественном устройстве. Но на каждый упрек высказывались и противоположные мнения. Нашлись, в частности, люди, которые расценили мой кажущийся пессимизм как литературный прием, имеющий целью сказать читателю: надеяться не на что и не на кого, теперь все зависит от тебя самого. Сопротивляйся, ибо прогресс человечности всегда был и всегда будет лишь результатом сопротивления людей бездушной лавине истории. Из разговоров с читателями и из многочисленных рецензий на книгу я узнал, что многое в ней было понято именно так, как я хотел, но многое было истолковано так, что я почувствовал необходимость дать пояснения по целому ряду вопросов. Например, сложилась даже своеобразная традиция расшифровывать персонажей книги – выискивать, кто именно изображен под именем Болтуна, Мазилы, Мыслителя, Двурушника, Социолога и прочих героев. Многие безапелляционно решили, что Двурушник, например, это – Синявский, хотя я с Синявским никогда знаком не был, а сочинения его начал читать лишь оказавшись на Западе. Три супружеские пары заявили претензии на роль Социолога и Супруги. Нашлось штук пять претендентов на Мыслителя, причем трое из них с пышной шевелюрой (в отличие от лысого Мыслителя «Высот»). Поэтому я с удовольствием принял предложение радиостанции «Свобода» самому мне рассказать о том, как писалась книга, каковы ее замысел, структура и изобразительные средства, какова позиция самого автора, каково его отношение к литературной традиции и многом другом. Я и постараюсь это сделать, насколько это будет возможно в предоставленное мне время.

Существует мнение, будто писал я книгу много-много лет (говорят, даже будто десятки!), будто ходил с записной книжечкой повсюду и записывал, что люди говорят. Это, конечно, вздор. С записной книжечкой мало-мальски серьезную книгу не напишешь. А люди между собой обычно говорят ничего не значащую чепуху, которая теряет всякий смысл и интересность, если оторвать ее от конкретной ситуации. Побывайте хотя бы разок в трезвом виде в выпивающей компании, и вас поразит интеллектуальное убожество и безвкусица их бесед, вернее – криков, воплей, хрипов. А записной книжечки я вообще никогда в жизни не имел, держа все в памяти, в том числе – и десятки номеров телефонов и адресов. Хорошо знавшие меня люди могли бы подтвердить, что даже объемистые курсы логики, рассчитанные на три года, я держал в голове, а не на бумаге. «Зияющие высоты» я написал в 1974 г., как говорится – за один присест, в общей сложности – за полгода. Правда, я прожил долгую трудовую жизнь, в которой постоянно наблюдал и изучал окружающее общество. И в голове моей постепенно скопился огромный материал, достаточный для написания не только «Высот», но и других книг. Обстоятельства сложились так, что я начал этот материал переводить на бумагу. И незаметно для самого себя втянулся.

Но прошу не думать так, будто в голове была готовая книга. В голове была способность изготовить книгу, но еще не сама книга. Подобно тому, как невозможно помнить толстый курс логики буквально, но можно научиться каждый раз воспроизводить его заново, так невозможно физически держать в голове в буквальном виде такую махину, как «Высоты». Процесс создания книги есть все-таки процесс записи ее на бумаге. Так, начиная каждую часть, я заранее не знал, какие появятся персонажи, как они будут вести себя, чем кончится эта часть. Я не знал, какая часть последует за законченной частью, и будет ли таковая вообще. Книга писалась в таких условиях, что писание в любую минуту могло быть прервано помимо моей воли. Поэтому каждая часть писалась как, возможно, и последняя, – и это легко заметить в манере окончания частей книги. Я не мог себе даже позволить думать о неком сквозном сюжете для всей книги. Самое большее, что я мог (без риска сделать неоконченную книгу), это – повторение персонажей и развертывание идей.

В ходе написания книги происходили всякого рода любопытные события, но я не буду вас утруждать своими воспоминаниями. Назову лишь один курьезный случай. Написав одну главу книги, я куда-то ее спрятал и потом совсем забыл о ней. Лишь через год обнаружил пропажу. Восстанавливая потерянное, написал в 1975 г. книгу «Записки Ночного Сторожа», которая в конце года будет опубликована, и «Светлое будущее», опубликованную весной этого года.

То, что я стал писать «Высоты» и вообще занялся литературной деятельностью, не было для меня случайностью. Я с детства работал в стенных газетах, практиковал устные новеллы, насыщал литературными отступлениями свои уроки в школе и лекции в университете. Я в молодости даже предпринимал попытки стать профессиональным писателем. И благодарю судьбу за то, что это сорвалось. Что-то меня все время удерживало от решительного шага в литературу. Что именно – сейчас трудно объяснить. Одну причину я все же вижу отчетливо: это – неприязнь к традиционным и принятым литературным формам. Я, естественно, постоянно и много читал. Но лишь очень немногое отвечало моему вкусу. Я не понимал, как обычные люди, не будучи профессиональными литературоведами и прочими чиновниками от искусства, могут с интересом читать Шекспира, Данте, Толстого, Тургенева, Горького... «Братьев Карамазовых» я осилил лишь постольку, поскольку в комнатке, которую мне пришлось однажды снимать, за шкафом завалялась эта единственная книга. Зато я десятки раз перечитывал Лермонтова. Одним из любимейших писателей моей юности был Кнут Гамсун. Вообще мне нравились лишь отдельные книги писателей или отдельные куски из книг. Так, из «Войны и мира» Толстого принимаю лишь исторический очерк, а из «Мастера и Маргариты» Булгакова – лишь часть, касающуюся Христа и Пилата. Из современной русской литературы отдаю предпочтение «Верному Руслану» Владимова и «Москве-Петушкам» Ерофеева. Как видите, мой литературный вкус никак не может считаться образцовым. Возможно, если бы я рос и жил в профессиональных филологических и литературных кругах, испытал на себе благотворное влияние Литературного института и Союза писателей, дело было бы иначе. Но этого не случилось. И я не жалею об этом. Я даже рад тому, что мое литературное образование и вкус оказались такими ненормальными, ибо благодаря этому я много лет жил с ощущением: либо я выдумаю что-нибудь такое, о чем я сам могу сказать, что это мне подходит, либо я так и закончу жизнь формальным логиком.