Томас Элиот - Назначение поэзии

Итак, если мы хотим понять сущность социального назначения поэзии, нам сначала необходимо рассмотреть ее более очевидные функции, без выполнения которых она вообще не может существовать. Первая из них, о которой, я думаю, можно судить с уверенностью, состоит в том, что поэзия призвана давать наслаждение. Вы спросите: какого рода наслаждение? — и я отвечу: наслаждение, которое может давать только поэзия, и отвечу так по той простой причине, что всякий иной ответ завел бы нас слишком далеко в область эстетики, заставив размышлять над общим вопросом о природе искусства.

Думаю, нет нужды доказывать, что всякий настоящий поэт, даже и не принадлежащий к числу великих, доставляет нам своими стихами не только наслаждение; ведь если бы наслаждением все исчерпывалось, само это наслаждение было бы не высшего порядка. Помимо особых задач, которые может ставить перед собой поэзия и о которых я уже говорил, приводя в пример отдельные разновидности поэзии, она всегда выполняет такую функцию, как передача информации о новом опыте, или новое истолкование уже знакомого опыта, или выражение чего-то такого, что мы испытали, но для чего у нас нет слов; тем самым поэзия обогащает наш духовный мир и оттачивает способность восприятия окружающего. Но нас здесь интересует не благотворное воздействие поэзии на индивида и не характер наслаждения, которое индивид от нее получает. Мы, очевидно, хорошо себе представляем как специфику наслаждения, которое способна доставить поэзия, так и более широкое, не ограничивающееся наслаждением воздействие, какое поэзия оказывает на нашу жизнь. Если она не дает наслаждения и не воздействует на жизнь, это просто не поэзия. Но соглашаясь с тем, что поэзия выполняет эти две функции, нельзя упускать из виду, что она в то же время играет особую роль в жизни нас всех, в жизни общества. И эту роль я склонен понимать предельно широко. Ибо, по моему мнению, очень важно, чтобы у каждого народа была своя поэзия, и это важно не только для людей, которые понимают поэзию, — таким людям не в труд изучить иностранные языки и наслаждаться поэзией на этих языках, — но и для общества в целом, включая людей, поэзии не понимающих, даже и таких людей, которые не знают имен величайших поэтов своей страны. И предмет моего размышления — как раз эта роль поэзии для общества в целом.

Мы знаем, что поэзия в отличие от всех других искусств обладает для людей одной с поэтом национальности и одного с ним языка такой ценностью, какую она не может иметь для людей иной страны. Бесспорно, отпечаток местного, национального лежит даже на музыке и живописи; но бесспорно также, что воспринять произведения музыки и живописи других народов значительно легче. Известно, с другой стороны; что произведения прозы отчасти теряют в своем значении при переводах, но все мы испытываем такое чувство, что стихотворение в переводе утрачивает гораздо больше, чем роман; при переводе же известного рода научных произведений потери практически несущественны. О том, что поэзия гораздо теснее связана с родной почвой, чем проза, свидетельствует история европейских языков. С раннего средневековья латынь служила языком философии, теологии, науки и оставалась им еще несколько веков тому назад. Побуждение использовать народные языки в качестве литературных было вызвано поэзией. И это вполне естественно, если учесть, что поэзия имеет важнейшей своей задачей выражение чувств и переживаний; чувства же и переживания единичны в отличие от идей, которые равнозначны для всех. Думать на иностранном языке легче, чем на этом языке чувствовать. Поэтому-то ни одно искусство не отстаивает столь упорно свою национальную особенность, как поэзия. Можно отобрать у народа его язык, насильственно ввести в школах другой язык; но до тех пор, пока не удается научить такой народ чувствовать на чужом языке, старый язык искоренить нельзя, и он вновь о себе заявит в поэзии, которая является двигателем чувства. Я сказал: "чувствовать на чужом языке", и под этим имеется в виду нечто большее, чем умение "выражать свои мысли при помощи чужого языка". Мысль, выраженная на чужом языке, в сущности, остается той же самой мыслью, но чувство или переживание, передаваемые на чужом языке, уже не те самые. Одна из побудительных причин, для того чтобы хорошо выучить хотя бы один иностранный язык, в том, что тем самым мы приобретаем для себя нечто вроде дополнительной личности; одна же из причин того, что не следует изучать иностранный язык с целью заменить им собственный, — та, что в большинстве своем мы не собираемся расставаться с нашей личностью. Развитый язык едва ли можно уничтожить, не уничтожив народ, на нем говорящий. Когда народ начинает говорить на другом языке, это обычно происходит потому, что новый язык обладает преимуществами, такую перемену оправдывающими, потому что он не просто вытесняет прежний язык, но создает возможность более многообразного по сравнению со слаборазвитым языком и более тонкого выражения как мыслей, так и чувств.

Таким образом, чувство и переживание лучше всего выражаются обычным языком, на котором говорит народ, иными словами, языком, общим для всех классов общества: структура, ритмика, фонетика, идиоматика языка выражают национальную характерность говорящего на нем народа. Утверждая, что не проза, а прежде всего поэзия призвана выразить чувство и переживание, я вовсе не имею в виду, что поэзии не обязательно обладать интеллектуальным содержанием и смыслом или что великая поэзия в этом отношении ничем не превосходит заурядную. Я не буду, однако, дальше развивать эту мысль из опасения слишком отклониться от моей непосредственной задачи. Будем считать доказанным, что наиболее отчетливое выражение глубочайших своих переживаний люди находят в поэзии, созданной на их собственном языке, а не в каком-то ином искусстве и не в поэзии на других языках. Отсюда, конечно, не следует, что истинная поэзия имеет дело только с теми переживаниями, которые известны и понятны всем и каждому; нельзя сводить всю поэзию к общедоступной поэзии. Достаточно указать, что у народа, сохраняющего свою целостность, чувства наиболее просвещенных и ведущих сложную духовную жизнь людей скорее имеют нечто общее с чувствами людей самых простых и заурядных, чем с чувствами людей их же уровня, которые, однако, говорят на другом языке. И если перед нами пример здоровой цивилизации, мы убеждаемся, что великий поэт в той или иной степени доступен всем своим соотечественникам, как бы они не разнились по степени образованности.

Можно утверждать, что долг поэта именно как поэта лишь косвенно является долгом перед своим народом; прежде всего это долг перед своим языком:, обязанность, во-первых, сохранить этот язык, а во-вторых, его усовершенствовать и обогатить. Выражая то, что чувствуют другие люди, поэт вместе с тем изменяет само это чувство, делая его более осознанным; он побуждает людей более отчетливо себе представить, что они в настоящий момент чувствуют, а тем самым преподает им определенные представления о них самих. Но поэт — не просто человек, в большей мере наделенный даром осознавать, чем другие; как индивидуальность он отличается от других людей и от других поэтов, и он может побудить своих читателей осознанно пережить вместе с ним чувства, до него остававшиеся им неведомыми. Здесь и лежит различие между писателем, которого просто отличают известные странности или признаки безумия, и настоящим поэтом. Первый тоже может испытывать чувства, остававшиеся до него неведомыми, однако эти чувства никто с ним не может разделить, и, стало быть, он не нужен; второй же открывает те новые способы восприятия, которые у него могут перенять другие. И практически, воплощая эти новые способы восприятия, поэт движет вперед, обогащает язык, на котором он говорит.