Андрей Малыгин - Крымский узел

Итак, «крымско-черноморская» политика правящих кругов России создавалась взаимодействием многих, часто противоречивых ожиданий и тенденций. Едва ли вообще можно говорить о некоей единой политике Москвы в этой сфере (тем более о стремлении «разрушить украинскую государственность» или территориальную целостность страны, как об этом говорят украинские политики). Речь может идти о своеобразной игре. В причудливом рисунке российской политики находилось место и «умеренной» президентской и «радикальной» парламентской позициям: за парламентским «арт-обстрелом», как правило, следовала примирительная встреча президентов, на которой украинская сторона делала определенные уступки, после чего в отношениях между государствами наступал период относительной стабилизации.

В свою очередь демарши Украины также большей частью могут быть объяснены интересами, вовсе не связанными с заботой о своей территориальной целостности. Неуступчивость Киева в вопросе о флоте нередко также выступала в качестве средства давления на Москву для того, чтобы добиться от России уступок в вопросах поставки энергоносителей, торговли, кредитов и т. д. Так ужесточение позиции Украины в вопросе о флоте в 1996 году слишком очевидно совпадает с введением Россией ряда ограничительных мер в торговле с Украиной — НДС на импортные товары, квот на ввоз сахара и спирта и т. д., чтобы исключить существование здесь определенной связи.

Украинские политики акцентировали внимание на «опасности со стороны России» еще и потому, что это давало им возможность трактовать все крымское движение как исключительно пророссийское и бороться с ним не как с демократическим движением за расширение прав самобытного региона, а как с «пятой колонной» соседнего государства. [36] Экс-командующий ВМС Украины Б. Кожин писал в своей статье в газете ВР Украины «Голос Украины»: «Ярким примером деятельности «пятой колонны» является Крым. Москва не только обеспечивает крымский сепаратизм, но и всячески поощряет его, пытается сделать там такую «пятую колонну», которая не снилась даже Гитлеру» (Кожин Б. Концепция есть, безопасности нет, Голос Украины , 10 апреля, 1997)

Излишне говорить о том, что проблема Крыма, Севастополя и флота, как и в России, на Украине являлась важнейшим фактором внутриполитической борьбы. Этим в частности объясняется то, что весьма умеренная позиция Л. Кучмы в бытность его премьер-министром в вопросе о базировании ЧФ сменилась достаточно жесткой позицией с занятием им поста президента.

Война в Чечне, в которую вступила Россия в начале 1994 года, отодвинула тему Крыма, Севастополя и Флота на задний план (если не считать резкого демарша российского радикала Николая Лысенко в апреле 1995 года), однако, осенью 1996-го с окончанием боевых действий она снова оказалась в центре внимания. Это было связано с достаточно резкими заявлениями секретаря Совета безопасности России Александра Лебедя и мэра Москвы Юрия Лужкова о необходимости поднять вопрос о статусе Севастополя. Они произвели большое впечатление как в России, так и на Украине, повлияв на документы Госдумы и Совета Федерации, а также на решение Б. Ельцина отложить свой визит в Киев, который рассматривался как важный момент на пути к подписанию широкомасштабного договора между Украиной и Россией. [37] Еще ранее в 1995 году, Б. Ельцин в интервью агентству ИТАР-ТАСС сказал, что «у России на полуострове значительные интересы, поэтому судьбы Крыма для нас небезразличны… Что касается крупных политических документов, то, думаю, будет правильно подписать их тогда, когда убедимся, что взаимоотношения между Симферополем и Киевом складываются без ущерба для интересов крымчан и отвечают международно-признанным стандартам прав человека» ( Независимая Газета , 21 ноября 1995)

Некоторые СМИ склонны были считать эти демарши российских политиков выражением некоей новой «крымской» политики России (украинские аналитики объясняют это необходимостью для России новой точки приложения сил после поражения в Чечне, или об осознании Россией необходимости контроля за черноморским транзитом [38] Финансовая Украина , 29 октября 1996 ). Тем не менее, это, очевидно, не вполне соответствует действительности.

Письмо А. Лебедя приоткрывает завесу над причинами российского подхода: это задержка с определением статуса ЧФ на территории Украины, отсутствие подвижек в решении проблемы его базирования. Лебедь рекомендовал использовать «территориальные разногласия» как рычаг для давления на Украину в вопросе о флоте. [39] А. Лебедь. Севастополь — российский город, Флаг Родины , 5 октября, 1996 Это было вполне адекватно понято украинскими политиками. Так, например, С. Головатый, комментируя решение Совета Федерации России в декабре 1996 года, отметил в интервью газете Коммерсант-Daily , что, по его мнению, «российские сенаторы, явно понимая бесперспективность своих претензий в отношении Севастополя, хотят самим фактом их выдвижения заставить Киев подписать соглашения о разделе на выгодных Москве условиях». [40] Коммерсант-Daily , 7 декабря 1996

Казалось бы, особняком стоит позиция Ю. Лужкова, недвусмысленно акцентировавшего внимание именно на территориальных проблемах, [41] Лужков Ю. Севастополь — российский город на крымском полуострове.// Известия , 1 ноября 1996 однако, в действительности и она не выпадает из традиционной стратегии Москвы в крымском вопросе, составной частью которой всегда была игра «риторическими мускулами», рассчитанная на произведение известного эффекта. Общим местом в оценке «внешнеполитических инициатив» Ю. Лужкова уже давно стали указания на его стремление создать себе имидж патриота ввиду новых президентских выборов. [42] Коммерсант-Daily , 21 декабря 1996. В случае с «крымской политикой» Ю. Лужкова следует иметь ввиду еще одно обстоятельство: в 90 годы Москва превратилась во вполне самостоятельный и мощный регион внутри России, регион претендующий на собственную внутреннюю и внешнюю политику не вполне тождественную политике общегосударственного центра. Активность московского мэра в крымском вопросе, несомненно, является проявлением региональной самостоятельности Москвы и в известном смысле идет вразрез с политикой той же Москвы, но как столицы России.

Следует иметь в виду, что усиление «крымской» риторики в конце 1996 года совпало с острыми дискуссиями внутри российского истеблишмента по проблеме расширения НАТО на Восток, в которых был очень существенен момент «гарантий безопасности» страны. Тема Севастополя, как и тема Белоруссии, поднималась в контексте поисков «адекватного ответа» Североатлантическому альянсу. Как только было достигнуто общее соглашение с НАТО, а также произошло известное разграничение сфер влияния России и НАТО в государствах бывшего СССР, «проблема Севастополя» была быстро закрыта, что говорит о том, что ее вряд ли можно рассматривать как самостоятельный фактор российской внешней политики. С приближением НАТО к границам России, российские политики всерьез задумались о создании новой военно-политической системы на территории бывшего СССР. Это неизбежно повлекло за собой поиск и привлечение надежных союзников. В этих условиях политическая конфронтация с Украиной выглядела слишком неконструктивной. Постепенно стороны стали переходить от взаимных претензий к выработке партнерского стиля взаимоотношений. Важной вехой на этом пути стало подписание широкомасштабного Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной в 1997. Что касается трудностей его ратификации российской стороной, то они также отражали не столько глубоко укорененный в российском сознании ирредентизм, сколько особенности вполне естественного привыкания к новой реальности.