Николай Плахотный - Великая смута

Еще о житняке. Скошенный, он лежит под дождем и на солнце без ущерба, не теряет полезных свойств. Помню, в 56-м году на небольшом участке рос житняк, оставленный на семена. После обмолота трава лежала до снега. Ее заскирдовали. И скотинка тот корм всю зиму жевала с превеликим удовольствием.

Откуда взялся тот клин житняка? Деды сказывают, что то дело рук бывшего помещика. Делянка же служит по сей день, спасает скот от весенней бескормицы. Обязательно надо восстановить житняк в правах кормовой культуры. Он принесет социалистическому сельскому хозяйству много пользы.

Валентин.

Вы будто с парашютом спустились. Не знаю, как и благодарить за приезд в Крутое. Жители хутора не меньше меня ошарашены. Теперь все молчат. Думают.

Пишите прямо, чем остались недовольны? И чем довольны? Я ведь не чинного воспитания, к нежностям непривыкший. Еще хотелось бы знать, какой во мне обнаружили недостаток? Обязательно должен быть. А со стороны оно виднее.

Привет от Лиды вашей супруге. Кажется, зовут ее Наташа? Это мое любимое женское имя, о чем знает и Лида. И втихомолку, бедняжка, ревнует. Валентин.

Мне даже неудобно, что в часовой передаче вы уделили мне столько времени. Чуть ли не половину. Кладовщик Петр Карпович случайно поймал радиорассказ в эфире. Бедному старику пришлось два-три дня пересказывать однохуторянам его содержание.

Лемешкинцам повезло больше. Мнения разные. Директор Дома культуры Ольга возмущена тем, что радио доверило читать стихи великого Пушкина какому-то пастуху: «Неужели во всей Москве не нашлось стоящего артиста?», — сказала она, выступая перед участниками художественной самодеятельности. Некоторые в недоумении: почему я выбрал стихотворение «Погасло дневное светило»? При этом сделал непростительную ошибку: не там, где нужно поставил ударение. По ее мнению надо было произнести «дневное», я же сказал правильно, как у Пушкина «дневное». Разбирают нас с вами по косточкам.

У меня оправдание: так читал Пушкина мой отец. О своем родителе я вам еще не рассказывал. Был он потомственный коновал. В школе учился всего один день. Но русскую литературу любил до самозабвения. Ну и мне, видать, его страсть по генам передалась.

Ушел наш батя на войну и как в воду канул. Ни одного письмеца не получили. И от того в нашей семье большая печаль. Мама все годы переживала. Кажется, с этой думкой она и покинула сей грешный мир.

В Рудне живет один человек, который в молодости знал отца. Зовут его Андрей Всеволодович. Он подтвердил, что мой папаня тонко разбирался в конских болезнях, хотя системной грамоте и не был обучен. Когда-то в стране проходил в организованном порядке школьный всеобуч. Правительство засадило за парты десятки миллионов людей. Настойчиво приобщали мужиков и баб к знаниям. Папаню нашего тоже завербовали. Так он, будучи самоучкой, порой побивал знаниями матерых учителей.

Андрей Всеволодович с укором мне сказал: «Далек ты, Валентин, от своего отца». Хорошо бы вам с этим человеком встретиться, поговорить по душам. Валентин.

Прервалась наша переписка. Придется наверстывать. Дал себе слово отсылать в Москву депеши каждый день, пока тепло не станет.

Чуяло сердце, что из-за эфира у меня будут неприятности. Не знал только, с какой именно стороны. Как всегда, с самой неожиданной.

В райгазете против меня появилась убийственная статья. Упрекают, будто в гурте снизились привесы. Я же, как главный гуртоправ, больше занимаюсь личным хозяйством. Косвенно статейка нацелена и на обозревателя Всесоюзного радио. Намек такой: «С кем же ты, братец, связался?» Так что ждите, у вас тоже возможны неприятности на работе. Не исключено, что в радиокомитет, на улицу Пятницкую поступит обращение районного партактива с официальным запросом: почему и как? Или не хуже того: появится опровержение ТАСС.

Имейте в виду: в моей хате вам найдется место и кусок хлеба с мясом. Валентин.

Получил от вас толстую пачку писчей бумаги. Обложка бандероли оказалась изорванной в клочья. Наверно, внутри и письмо было. Перебрал все листочки по одному — пусто.

Только после вашего отъезда понял, что много еще не успел рассказать. Да еще бы надо было вам побеседовать с Лидой. У нее своя жизнь и не менее трудная.

Асфальт жизни пробила она своей головой и сердцем. Лида — коренная горожанка, а пришлось укореняться на деревенской почве. Да в такой глуши, глуше которой, кажется, и не сыщешь. Хуторок в степи, три десятка дворов. Вся красота — пруд, что напротив нашей хаты. В преддверии коммунизма наша мазанка все еще покрыта ржаной соломой. Зато тепло и над головой не каплет. Все мое богатство — собственная библиотечка. Ею не брезгует пользоваться даже учитель литературы из станичного села Лемешкино. В книжном шкафу, будто в строю стоят солдаты. 317 экземпляров. Есть уникальные, дореволюционные издания. Да вы и сами видели, в руках держали.

По поводу вашего приезда до сих пор много разных толков. Все сходятся в одном: Валентин прислал на радио кляузу. Будто в нашей местности перевелась вся дикая живность. Потому Москва прислала специального корреспондента. Во всем разобраться. Однако факты не подтвердились.

Так рассуждали и в бригадной каптерке, в моем присутствии. Я сидел в уголке, никому не перечил. Когда же выступила жена Павла Трошило, я не удержался, спросил: «Откуда у тебя такая дичь?» Таня с гордым видом ответствовала: «Это, к твоему сведению, живые слова товарища Садыкина». То есть нашего секретаря райкома.

Жаль, мало у нас пожили. Много времени потеряли в Рудне. И все равно преогромное спасибо. В.

Вразгар лета хутор посетила рейдовая бригада во главе с редактором райгазеты Буяковым. Был воскресный день. Мы пасли гурт в Кривой балке. Видим, на дороге пыль столбом. Вдруг машина повернула в нашу сторону. Пассажиры сошли на землю и повели плотный разговор. Упрекали меня и подпаска, что плохо боремся за высокие привесы.

Спору нет, Буяков и Бочкарев — люди образованные. И все же в тонкостях пастушьего «искусства» смыслю я поболе их обоих. За холодную весну, действительно, привесы мы потеряли, но впереди лето и осень. Сейчас берем по килограмму в сутки с каждой коровы.

Оба члена (рейдовой бригады) лыбились и дружески похлопывали меня по плечу. Потом Буяков, изогнувшись параграфом, проговорил: «А почему, товарищ Рак, вы до сих пор не в партии?» Мне и прежде задавали этот же вопрос. И у меня всегда готов ответ: дескать, я малограмотный. И второе: живу далеко от центральной усадьбы, где проходят партсобрания. И это мне затруднительно, будет отвлекать от основной работы. К тому же вам, говорю, требуются ударники. Я же числюсь у вас как элемент «нерадивый, безответственный», как писала районная газета.