Николай Плахотный - Великая смута

Встревожились конгрессмены США. Засуетились наши толстосумы-олигархи. В экспресс-режиме работала двухсторонняя дипломатия. К нам из-за океана ринулись посланцы (эксперты, консультанты, эмиссары) с чрезвычайными полномочиями. Наши «дьяки и бояре» как челноки мотались то в Вашингтон, то в Брюссель с отчетами о проделанной работе. Нашлось дело и «царю Борису» Наученный заморскими имиджмейкерами, наш дед, аки Карабас-Барабас, на потеху электората ударил на сцене ДК еще тот степ. Танец в прямой трансляции показали все-все телевизионные каналы. Закончив танец, наш «непредсказуемый», еле ворочая языком, изрек: «Братья и сестры! Давайте на сей раз проголосуем не умом, а сердцем». И упал на руки телохранителей.

И что вы думаете: народ снова поверил лицедеям.

Вся эта путаная мешанина вихрем пронеслась в моей башке, будто на точечном телеэкране, породив вполне логичный вопрос:

— И что же хотели вы тем самым сказать?

Лицо Михаила Ивановича вдруг стало каменным. Я понял, что это конец разговора. Разом поднялись из-за стола. Сухо пожелали друг другу спокойной ночи.

Будто «на автомате» поднялся я в свой номер, потеплее оделся и вышел перед сном проветриться на свежем воздухе.

Погруженный во мглу старый парк казался загадочным. От первого снега не осталось и следа. Но в последние часы воздух опять успел накалиться морозом. В причудливом свете фонарей он искрился звездной пылью, которая на одежде и приятно щекотала лицо.

Был у меня любимый уголок. В окружении вековых лип стояла двухэтажная ротонда «времен очаковских и покоренья Крыма». Под куполообразной сферой, поддерживаемой восемью коринфскими колонами, возвышалась статуя Аполлона Бельведерского. Напротив скамья для бесед и раздумий.

Словно магнитом меня сюда потянуло. Не дойдя до заветного поворота с десяток шагов, почуял в темноте чье-то присутствие.

Немного погодя раздался знакомый голос:

— Опять добрый вечер.

Тут я взял инициативу на себя, предложил подняться наверх.

Боясь вспугнуть очарование, минуту-другую молча наблюдали за снежной феерией. Сам повелитель олимпийских муз дирижировал видением, заодно и нашими мыслями.

Лично меня терзал вопрос, отчего резко прервалась наша в общем-то дружественная беседа? Только-только подошли ведь к главному. Убоялись глубины и того, что с ней связано? Не исключено, что люксовый номер прослушивался.

Михаил Иванович первый нарушил молчанку. Как ни в чем ни бывало повторил сказанное:

— За спиной путчистов стояла третья сила.

Непроизвольно с моего языка сорвалось:

— И что вы хотите сказать?

— А то, что для СССР 19 августа — черный день, как 8 мая 45-го для Германии. Мы проиграли величайшую из войн за всю мировую историю. Как говаривали в старину, осажденная крепость пала без боя.

Я процитировал чужую остроту:

— Крепость — не дама. Крепости сами не сдаются, чаще всего их сдают предатели.

— Истинно так.

— Свершилось величайшее злодеяние, которое…

Как ни силился, не мог подобрать я подходящее слово. Обычно от сильного волнения теряю дар речи.

Выручил генерал:

— Понял вас, — обронил он, глядя в сторону. — Однако победителя не судят.

Не то хотел я сказать. Тем временем мысль вроде бы оформилась и нашлись подходящие слова:

— По-вашему, значит, они победили. Но какой ценой? Вы забыли девяносто первый и то, что ему предшествовало. Нас охмурили, нас ложью опутали. Был сеанс многолетнего гипноза под руководством лысого Воланда с дьявольской отметиной на черепе.

Кажется, я кричал не своим голосом, тогда как Михаил Иванович был спокоен, невозмутим. Держался как опытный профессор у постели мятущегося в бреду больного.

Будто издалека доносились слова:

— Вы похожи на лоха, проигравшего уличным наперсточничникам содержимое своего кошелька. Конечно, жаль честно заработанных денег, но вы же сами встряли в игру, своими руками ставили на кон большие купюры.

За какие-то полчаса единомышленник преобразился до неузнаваемости. Мне захотелось спуститься вниз и уединиться в своей коморке. Я не умею скрывать мысли: они отражаются на лице. Генерал же, похоже, ко всему прочему был еще и неплохим физиономистом. Доверительно, лекторским тоном молвил:

— Военная наука, доложу я вам, состоит из трех разделов: стратегия, тактик и военная хитрость. Последнее — это отнюдь не только действия по широкомасштабному, так сказать, командному плану, а и всевозможные фронтовые уловки. На войне все хитрят — от маршала до рядового Василия Теркина. В годы Отечественной войны да и после большой популярностью пользовался кинофильм «Беспокойное хозяйство». Сюжет комедийный, но вполне жизненный.

— Ну как же, как же, смотрел раз десять. Там простоватый и влюбленный старшина командовал женским взводом на ложном аэродроме, где базировалась наша эскадрилья бутафорских истребителей. То была натуральная фанера на колесах, вручную тягали с места на место тросами. Немцы же полагали, что самолеты всамделишные, изо всех сил бомбили «объект».

— А настоящий аэродром был в стороне, целехонький. В результате дивизия решила важную тактическую задачу на большом участке фронта.

— Кино, — отмахнулся я.

Генерала нельзя было остановить.

— Военная хитрость, — продолжал он, — сродни военному творчеству. Народы разных стран слагали замечательные былины, мифы, песни. Едва ль не самая популярная — о троянском коне. Думаю, у вас не хватит дерзости осудить оригинальный план Одиссея?

— Красивая сказочка.

— Вы рассуждаете филологически. Но ведь есть объективные, незыблемые, законы природы, есть формулы математические, физические, биологические, есть строгие правила небесной механики и т. д. Наряду с этим существует и ратное дело — со своей теорией, научной подоплекой. Да, это в своем роде искусство, замешанное на человеческой крови. Не зря же возникло выражение: театр военных действий.

Чувствовалось, генерал был не махровый штабист — настоящий интеллигент, философ, мыслитель. Так что с компаньоном мне в санатории повезло. Снова из спорщика превратился я в покорного слушателя. Да и речь, действительно, шла о любопытном, поучительном, подчас забавном.

Сколько тысячелетий человечество воюет, столько же беспрерывно дебатируется вопрос о мере жестокости, о пределах коварства противоборствующих сторон. Наряду с доблестью, храбростью превозносилось благородство, милость к падшим. При всем том широко и вольно трактовалось понятие «военная хитрость». То бишь реализация на поле сражения определенных тактикостратегических установок.

Мой генерал прямо-таки парил во времени, легко перемещался из века в век, из эпохи в эпоху, рисуя будоражищие воображение батальные сюжеты.