Виктор Ерофеев - Русский апокалипсис

Только в Норильске я понял, что Север чудовищно, сверхъестественно богат. В конечном счете, это наше национальное несчастье. Если из рудников можно извлекать богатую цветными металлами, играющую на солнце руду и здесь же, разъедая глаза и воздух газом, на Медном заводе в огненных ваннах, с голливудскими спецэффектами зеленых и оранжевых фейерверков, плавить миллионы тонн шихты, чтобы изготавливать трехсоткилограммовые слитки меди высшей марки (99,99 % меди), то зачем еще что-то делать, о чем-то думать? Государство больше почти не превращает (и на том спасибо) людей в рабских зеков, но советская сущность города умирает слишком медленно, чтобы поверить в то, что мы переродились. В этом городе грязного черного снега есть хорошие рестораны, магазины, где продаются сказочные рыбы, есть краеведческий музей с американским дизайном, Театр имени Маяковского, библиотеки. Я знаю, что люди, которые обогащаются от производства никеля и меди, хотели бы (несмотря на то, что местные профсоюзы в это не верят) сделать город цветущим: с зимним футбольным полем, спортивными комплексами, прочими радостями жизни. Но энтропия сильнее мечты. В городе нет уже того зоопарка, который был в старые времена. Из пригородных коровников исчезли все коровы — пошли на мясо. Деревьев в городе не сажают. Анютины глазки уже многие годы не появлялись на летних клумбах.

Однако положительное влияние вымерших культурных заключенных на местное общество — не легенда. Я был на спектакле в Театре имени Маяковского — я видел исключительно благодарную публику. Мои норильские читатели тоже были благодарной, серьезной публикой. Они не жалели, что живут в Норильске. Они возмущались тем, что пенсионеров выдавливают из Норильска жить на Большой земле — это казалось им несправедливым. Восемнадцатилетняя официантка Настя рассказала мне, что она хочет от жизни. Это — складная программа нарождающегося среднего класса. В городской гостинице открыли массажный кабинет «Умелые ручки». На домах заранее повесили гуманные весенние надписи: «Осторожно, сосули!»

Я купил себе в гастрономе пару золотых сибирских рыб и отправился домой в Москву с чувством, что мы все — патриоты нашей Голгофы.

Я стал свидетелем скандала. 60-летний Геннадий Хазанов, который прославился благодаря «кулинарному техникуму» еще при Брежневе, публично обвинил своего младшего коллегу Романа Трахтенберга в том, что тот развращает Россию, распространяя по всей стране похабные анекдоты. Эксцентричный полноватый мужчина в очках, с крашенной оранжевой бородкой, Роман вскипел и нанес ответный удар. Логика его самозащиты была проста: людям нельзя запрещать то, что они любят слушать, тем более, если анекдоты освобождают их от комплексов. Переходя в контратаку, он обвинил Хазанова в том, что его концерты давно перестали быть «смешными» и что юмор с назидательным подтекстом изжил себя.

Конфликт двух юмористов глубже личных разногласий. На русском культурном рынке юмор сейчас — самый востребованный товар. Девиз дня: «Я смеюсь — значит я существую». В России настоящая вакханалия смеха. Такого, пожалуй, еще никогда не бывало. Страна сходит с ума от веселья. Смеются все: от мала до велика, от Калининграда до Тихого океана, от банкиров до бомжей, от Путина до оппозиции. С утра до ночи на ТВ гонят развлекательные программы. Популярные газеты побуждают читателей присылать им новые анекдоты, которые они печатают на страничках смеха. Существуют веб-сайты анекдотов, юмористические издания типа «Вокруг смеха». Ожил сатирический бренд советских времен, «Крокодил», когда-то ругавший американских империалистов. Если, согласно крылатой фразе, чеченских боевиков надо «мочить в сортире», то страну, видимо, решили утопить в смехе.

Чем русский смеющийся человек отличается от любителя смеха в других странах? «Когда въезжаешь в Россию, в твоей голове раздается щелчок, и мир встает с ног на голову, как в цирке!» Так, щелкнув пальцами у виска, говорил мне ныне уже покойный мой друг Пьер Калинин, француз русского происхождения из Бордо. Иностранец, оказавшись в России, сталкивается с моральной ситуацией, которую я бы назвал заговором ценностей. Да и сами русские готовы рассматривать свою жизнь как цирк. Недаром, когда в брежневской Москве по случаю юбилея цирка расклеили праздничные афиши «50 лет советскому цирку», народ воспринял их как анекдот. Но ощущение России как цирка — тайное знание, которое медленно всплывает на поверхность сознания, и в этом отличие русского цирка от бразильского карнавала. Загадка России в том, что она состоит из двух полярных миров, которые враждебны и симметричны друг к другу. Я говорю об официальном мире ценностей, который претендует быть единственно важным, и его смеховым антимиром. Смех развенчивает официальный мир сильнее всякой серьезной критики. В каждой стране параллельно существуют два мира, серьезный и смеховой, но все зависит от пропорций. В западном обществе смех производит коррекцию серьезного мира, извлекая из него омертвевшие части. Он — терапевт, следящий за общественным здоровьем. С точки зрения русского сознания Запад — серьезная модель мира, в котором юмору отведена почетная второстепенная роль.

Иностранец, внедряясь в русскую жизнь, будь то бизнесмен, журналист или дипломат, постепенно проникается идеей тотального несовершенства российского государства. Сначала он смотрит на это с иронией, затем с ужасом. Ему хочется поскорее уехать домой. Но мой опыт общения с иностранцами, многих из которых не назовешь русофилами, показывает, что Россия, в конечном счете, не отпускает от себя даже после того, как они вернулись на родину. Проникаясь уродством российского государства, иностранец вдруг проваливается в «Зазеркалье» русской жизни. Русский смеховой антимир не имеет ни дна, ни покрышки. Он обладает пугающей для неподготовленного человека свободой. Если всмотреться в него, то окажется, что он сильнее официального мира. Это законодатель странного сплава морали и аморальности, в соответствии с которым живет большинство русского народа. Официальный мир не признает своего антимира и стремится уничтожить его. В сталинские годы анекдотчиков просто-напросто отправляли в ГУЛАГ. Однако официальный мир всегда был вынужден неофициально считаться со смеховым антимиром, потому что в каждом чиновнике, от клерка до министра, есть генетические следы смехового начала, и неслучайно жизнь в Советском Союзе была внутренне свободнее, чем, например, в ГДР, где не хватало подобного антимира. Теперь же, при отсутствии внятной государственной идеологии, смех может на время (нечто подобное было при НЭПе) пригодиться власти как отвлекающий маневр: смейтесь вволю, только не суйтесь в политику!