Сергей Кремлёв - СССР — Империя Добра

Всё это было для новой Империи Зла — Соединённых Штатов очень некстати. Мало того, что в планах США относительно СССР менялось — в сторону, естественно, увеличения — лишь количество целей предполагаемых атомных бомбардировок на территории СССР и количество выделяемых для этого атомных бомб. Но Штаты собирались предпринять эскалацию военных действий на Корейском полуострове и не исключали атомных ударов по Северной Корее. А тут — Стокгольмское воззвание!

Что же до СССР, то 19 июня 1950 года Верховный Совет СССР принял специальное заявление в поддержку Стокгольмского воззвания. К ноябрю 1950 года под Стокгольмским воззванием поставили свои подписи 115 миллионов советских граждан — всё взрослое население страны. Кто-то из нынешних «демократов» может здесь сморщить нос, — конечно, мол, знаем, читали — обычная «совковая» «обязаловка»… Но тут будет, пожалуй, уместным заметить, что, во-первых, лучше иметь официальную «обязаловку» в поддержку мира, чем официальное давление на тех, кто его защищает.

Во-вторых, в стране, где чуть ли не каждый город в европейской части был всё еще обезображен военными развалинами, под таким документом, как Стокгольмское воззвание 1950 года, с огромным энтузиазмом поставили бы свои подписи даже детсадовцы младшей группы, но право на подпись имели лишь совершеннолетние граждане.

В-третьих, сам факт того, что в СССР официально поощрялись и организовывались действия в защиту мира и против превентивных ядерных ударов, а в США и в странах НАТО такие действия официально подавлялись, вполне определённо показывал — кто находится на стороне Мирового Добра и олицетворяет его, а кто находится на стороне Мирового Зла и порождает его.

С 16 ПО 22 НОЯБРЯ 1950 года в Варшаве состоялся II Всемирный конгресс сторонников мира, а чуть раньше — в октябре 1950 года в Москве прошла Конференция сторонников мира. Вот на неё-то и пригласили, в числе других, Рокуэлла Кента, который в то время уже входил в число известных деятелей культуры — сторонников мира. В своей автобиографической книге «Это я, Господи!» он сам написал об этом:

«Прибыв в Париж (в 1950 году. — С. К. ), я едва успел умыться в гостинице: надо было ехать в палату депутатов… Вслед за этим выступлением меня пригласили поехать в Москву в составе делегации. Москва! Эта сказочная столица запретной страны!.. И если мы хотим мира, то где нам еще его отстаивать, как не в главной цитадели его врагов, каковым будто бы является этот город? Итак, мы летим в Москву…»

Со слов самого Кента понятно, что в первый раз он летел в русскую столицу не как друг. В тот момент он был если и не врагом СССР, то уж во всяком случае и не его доброжелателем. Но вся наносная антисоветская шелуха, которой сознание Кента, как и других его соотечественников, облепила буржуазная пропаганда, была быстро унесена свежим московским ветром. И об этом Кент тоже написал:

«Москва предстала предо мной великим городом, полным людей, людей хорошо одетых и активно участвующих в общенародной борьбе за мир. Я увидел самый чистый город в мире, даже более чистый, чем Стокгольм и Копенгаген (!!! — С. К. )…

Каждый вечер нас водили в оперу, балет, в театр или кино. В залах было многолюдно. Никто из публики не выделялся настолько, чтобы его можно было назвать богатым или бедным…»

Записному «демократу» положено по прочтении этих строк процедить сквозь зубы что-то вроде того, что простодушный янки принял «потёмкинс…», пардон, «сталинско-бериевские» декорации за истину.

Ну, во-первых, вряд ли ради Кента и других зарубежных гостей специально готовили аудиторию театров и кино, и если бы уж готовили, то и одеть могли бы побогаче — коль уж пускать пыль в глаза, так пускать! Во-вторых, специально чистить к их приезду Москву тоже никто не стал бы…

В-третьих же, Кент перемещался по Москве свободно, что видно из следующего места его книги:

«Однажды ночью, возвращаясь домой, я заблудился. В поисках милиционера, который указал бы мне дорогу, я прошел бесчисленное множество московских кварталов. Так и не встретив ни одного милиционера, я вынужден был обратиться к прохожему, оказавшемуся весьма дружелюбным…»

Конечно, несгибаемый записной «демократ» типа мадам Новодворской может и тут не сдаться и заявить, что оказавшийся весьма дружелюбным прохожий на самом деле был капитаном КГБ, неотступно следовавшим за Кентом в его ночных блужданиях.

Ну что ж, пусть даже и так (хотя это, конечно же, не так)! Но ведь Кенту в его полуночном походе не встретились не только милиционеры! Не попались ему навстречу ни хулиганы, ни «отморозки», ни наркоманы, ни бандиты и грабители, ни «ночные», несмотря на ночь, «бабочки», ни бомжующие «гастарбайтеры»…

А?

О Париже давно говорят как о «столице мира», но под «миром» здесь имеется в виду «свет», «бомонд», набитая деньгами элита, которая ещё со времён Людовика XIV взяла себе Париж и его моды за образец. А вот столица Страны Добра Москва в начале 50-х годов прочно становилась столицей такого мира, где идеалом был мир как синоним покоя, отсутствия войны и вражды.

Желание исключить войну из отношений государств было естественной политикой как для Страны Добра, так и для её лидеров, и прежде всего — Сталина. Если интеллектуальным политическим завещанием Сталина можно считать его гениальную, всё ещё не оцененную по её потенциалу работу «Экономические проблемы социализма», то последнюю публичную речь Сталина, произнесённую им на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 года, можно считать его политическим духовным напутствием современникам и будущим поколениям.

И это политическое слово Сталина было прежде всего о мире. Уже в самом начале речи Сталин говорил о «борьбе против войны, борьбе за сохранение мира». И далее:

«Всякая поддержка миролюбивых стремлений нашей партии… означает вместе с тем поддержку своего собственного народа в его борьбе за сохранение мира… Интересы нашей партии не только не противоречат, а, наоборот, сливаются с интересами миролюбивых народов. Что же касается Советского Союза, то его интересы вообще неотделимы от дела мира во всем мире».

До смерти Сталина оставалось чуть больше четырёх месяцев, и какими же были заключительные слова его речи, ставшей последним обращением Сталина к России и к миру? А вот такими:

«Да здравствует мир между народами! Долой поджигателей войны!»

Вот что публично, с главной трибуны СССР, завещал народам мира Сталин! Стивен Амброз — биограф президента США Эйзенхауэра пытается противопоставить Сталину Маленкова, ссылаясь на речь Маленкова через полторы недели после смерти Сталина — 15 марта 1953 года. Тогда Маленков сказал, что между СССР и США нет такого спорного вопроса, который нельзя было бы решить мирными средствами. Однако тезис о возможности мирного сосуществования государств с различным социальным строем был провозглашён ещё на XIX съезде — при Сталине! И даже раньше, начиная со статей и речей Ленина и заканчивая публичными выступлениями советских лидеров в 40-е годы и в начале 50-х годов — до 1953 года.