Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи

Ибо ребенок — это грядущее. Ибо грядущее — это республика.

Свершим же это, французы.

Что касается Европы, то что нам за дело до нее! Если у нее есть глаза, пусть смотрит. Нам помогают, если сами того хотят. Мы не ищем союзников. Если Европа боится, пусть себе боится. Мы оказываем ей услугу, вот и все. Пусть она сидит себе дома, если ей угодно. Для грозной развязки, на которую Франция пойдет, если Германия ее к тому принудит, Франции хватит самой Франции, а Парижу — Парижа. Париж всегда давал больше, чем получал. Если он приглашает народы помочь ему, то делает это скорее в их интересах, чем в своих собственных. Пусть они поступают как хотят, Париж никого не просит. Такой великий проситель, как он, удивил бы историю. Будь великой или ничтожной — это твое дело, Европа. Жгите Париж, немцы, как вы сожгли Страсбург. Вы разожжете больше гнева, чем подожжете домов.

У Парижа есть укрепления, крепостные валы, рвы, пушки, укрытия, баррикады, сточные трубы, которые станут подземными ходами; у него есть порох, керосин и нитроглицерин; в нем триста тысяч вооруженных граждан; его вдохновляют честь, справедливость, право, возмущенная цивилизация; алое пламя республики вырывается из его кратера; по его склонам уже струятся и текут потоки лавы, и он полон, этот могучий Париж, бурными проявлениями высоких человеческих чувств. Спокойный и грозный, ожидает он вторжения и ощущает, как нарастает в нем гнев. Вулкан не нуждается в помощи.

Вы будете сражаться, французы. Вы посвятите себя служению всемирному делу, ибо для того, чтобы земной шар был свободен, нужно, чтобы Франция была великой; ибо нельзя допустить, чтобы столько крови было пролито и столько костей осталось белеть на полях, если эти жертвы не приведут к торжеству свободы; ибо тени всех великих людей — Леонида, Брута, Арминия, Данте, Риенци, Вашингтона, Дантона, Риего, Манина — окружают вас, улыбаясь и гордясь вами; ибо пришло время показать миру, что добродетель существует, что долг существует, что отечество существует; и вы не ослабеете, и вы пойдете до конца, и мир узнает благодаря вам, что если дипломаты трусливы, то гражданин — храбр; что если существуют короли, то существуют также народы; что если монархический континент погружается во мрак, то республика излучает свет, и что если сейчас нет больше Европы, то Франция существует вечно.

Париж, 17 сентября 1870

Пруссаки, по-видимому, решили, что Франция станет Германией, а Германия станет Пруссией; что я, говорящий с вами, лотарингец по рождению, — немец; что яркий полдень — не полдень, а ночь; что Эврот, Нил, Тибр и Сена — притоки Шпрее; что город, который вот уже четыре века освещает земной шар, не имеет больше права на существование; что достаточно одного Берлина; что Монтень, Рабле, Д'Обинье, Паскаль, Корнель, Мольер, Монтескье, Дидро, Жан-Жак, Мирабо, Дантон и французская революция никогда не существовали; что больше не нуждаются в Вольтере, раз существует г-н фон Бисмарк; что вселенная принадлежит тем, кто был побежден Наполеоном Великим и победил Наполеона Малого; что отныне мысль, совесть, поэзия, искусство, прогресс, ум будут начинаться в Потсдаме и заканчиваться в Шпандау; что больше не будет цивилизации, что больше не будет Европы, что больше не будет Парижа; что необходимость солнца еще не доказана; что, помимо всего прочего, мы подаем дурной пример; что мы — Гоморра, а они, пруссаки, — небесный огонь; что настало время с нами покончить и что отныне род человеческий будет величиной второстепенной.

Это решение направлено против вас, парижане. Уничтожая Париж, калечат мир. Нападение направлено против urbi et orbi. [42] Города и мира (лат.) Если Париж угаснет, а обязанность светить будет возложена на одну лишь Пруссию, Европа окажется в потемках.

Возможно ли такое будущее?

Не станем трудиться произносить «нет».

Ответим просто улыбкой.

Два противника стоят сейчас друг против друга. С одной стороны — Пруссия, вся Пруссия с девятьюстами тысячами солдат; с другой стороны — Париж с четырьмястами тысячами граждан. С одной стороны — сила, с другой — воля. С одной стороны — армия, с другой — народ. С одной стороны — мрак, с другой — свет.

Возобновляется древний поединок между архангелом и драконом.

Он и сегодня кончится тем же, чем кончился в прошлом.

Пруссия будет повержена.

Эта война, какой бы страшной она ни казалась, до сих пор была еще малой войной. Она превратится в великую.

Мне очень жаль вас, пруссаки, но вам вскоре придется изменить ваш способ ведения войны. Вести войну скоро станет куда менее удобно. Вас по-прежнему будет двое или трое против одного, я это знаю; но надо будет атаковать Париж в лоб. Не будет больше ни лесов, ни кустарников, ни оврагов, невозможно будет прибегать к нечестной тактике, нельзя будет подкрадываться в темноте. Кошачья стратегия мало что может дать, когда имеешь дело со львом. Не будет больше внезапностей. Теперь ваше приближение заметят. Напрасно вы будете стараться двигаться бесшумно, смерть вас услышит. У нее — этого грозного часового — тонкий слух. Вы шпионите, но мы тоже внимательно следим за вами. Париж, с молнией в руке, с пальцем на спусковом крючке, бодрствует и пристально смотрит вдаль. Что ж, нападайте. Выходите из мрака. Покажитесь-ка. С легкими успехами покончено. Начинается рукопашная схватка. Давайте померяемся силами. Принимайте же решение. Теперь для достижения победы потребуется пойти на некоторое безрассудство. Придется отказаться от войны невидимок, от войны на расстоянии, от войны в прятки, когда вы нас убивали, даже не удостаивая чести узреть вас.

Наконец-то мы увидим настоящее сражение. С односторонней бойней покончено. Нами больше не командуют слабоумные. Вам придется иметь дело с великим воином, который звался Галлией в то время, когда вы были баруссами, и который зовется Францией теперь, когда вы стали вандалами; Франция — miles magnus , [43] Великий воин (лат.) говорил Цезарь; божий ратник, говорил Шекспир.

Итак, война, война открытая, война явная, война ожесточенная. Мы ее от вас требуем, и мы ее вам обещаем. Мы будем судить ваших генералов. Увенчанная славой Франция охотно возвеличивает своих врагов. Но вполне возможно, что то, что именовали ловкостью Мольтке, было не чем иным, как бездарностью Лебефа. Поживем — увидим.

Вы колеблетесь, это понятно. Не так-то просто схватить Париж за горло. Наш ошейник снабжен шипами.

В вашем распоряжении два средства, и оба они, наверное, не приведут Европу в восторг:

Пытаться задушить Париж голодом.

Обстреливать Париж из орудий.

Начинайте же. Мы готовы встретить ваши ядра. И знайте, король Пруссии, что если один из ваших снарядов обрушится на мой дом, это докажет, что я — не Пиндар, но что и вы не Александр Македонский.