Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи

Я не требую, чтобы папство начало немедленно готовиться к возвышенной судьбе, которая ждет его в тот неотвратимый день, когда Италия станет свободной и единой. Но пусть оно по крайней мере ведет себя так, чтобы не препятствовать осуществлению в будущем этих великих предначертаний. (Взрыв аплодисментов.)

И, наконец, нужно, чтобы папство остерегалось своего злейшего врага; этот злейший враг — не дух революции, а дух клерикализма. Революционный дух может только сурово обойтись с папством; клерикальный же дух способен его умертвить! (Шум справа, возгласы «Браво!» слева.)

Вот в каком смысле, думается мне, господа, французское правительство должно влиять на действия римского правительства; вот, на мой взгляд, в каком смысле Собрание должно высказаться самым решительным образом: отвергнув «Motu proprio», полностью одобрив письмо президента, оно тем самым дало бы нашей дипломатии незыблемую точку опоры. После всего, что Франция сделала для папства, она имеет некоторое право внушать ему свои идеи. В сущности говоря, мы даже имеем право заставить папу принять их! (Протесты справа, возгласы: «Заставить папу принять ваши идеи, ого-го! Попробуйте!»)

Меня снова прерывают.Мне кричат: «Заставить папу принять ваши идеи; до чего додумались! Значит, вы хотите применить к папе римскому принуждение? Разве можно его принуждать? Как это вы заставите папу?»

Господа, если бы мы действительно хотели применить к папе римскому принуждение, заточить его в замок святого Ангела или привезти его в Фонтенебло (долго не стихающий шум, перешептывание)… мы натолкнулись бы на веские возражения и большие трудности.

Да, я не раздумывая соглашаюсь, что применить принуждение к такому противнику — дело нелегкое; перед лицом духовной мощи грубая сила пасует и оказывается несостоятельной. Батальоны бессильны против догматов — это я заявляю одному крылу Собрания, а другому, в дополнение к этому, скажу, что батальоны бессильны и против идей. (Сильное волнение в зале.) Перед нами две одинаково нелепые химеры: мечта поработить папу римского и мечта поработить целый народ. (Снова движение в зале.)

Разумеется, я не хочу, чтобы мы попытались осуществить первую из этих химер; но разве невозможно помешать папе римскому претворить в жизнь вторую? Как, господа! Папа предает Рим произволу светской власти; человек, располагающий всей мощью веры и любви к ближнему, прибегает к грубой силе, словно жалкий мирской правитель! Он, чья миссия — распространять свет, хочет снова ввергнуть свой народ во мрак! Неужели вы не можете предостеречь его? Папу римского толкают на гибельный путь; люди, пораженные слепотой, советуют ему делать зло. Разве мы не можем решительно посоветовать ему делать добро? (Возгласы: «Правильно!»)

Бывают случаи — сейчас перед нами именно такой случай, — когда правительство великой страны должно говорить полным голосом. Скажите честно, разве это значит принуждать папу? Разве это значит применять к папе насилие? (Возгласы «Нет! нет!» слева, «Да, да!» — справа.) Но вы-то, вы, предъявляющие нам это обвинение, вы сами в сущности не так уж довольны; доклад комиссии признает, что вам еще многого остается просить у святейшего отца. Даже те, кто готов удовлетвориться немногим, даже они хотят амнистии. Если папа откажет в ней — что вы предпримете? Потребуете ли вы эту амнистию? Заставите ли вы объявить ее — да или нет? (Сильное волнение.)

Голос справа.Нет. (Движение в зале.)

Виктор Гюго.Нет? Значит, вы, присутствующие здесь, вы дадите соорудить виселицы в Риме, под сенью трехцветного знамени? (По всем скамьям пробегает трепет. Обращаясь к правой, оратор продолжает.) Так вот, к вашей чести я говорю: вы этого не сделаете! Вы произнесли необдуманное слово, и я его не принимаю. Это не голос ваших сердец! (Неистовый шум справа.)

Тот же голос.Папа сделает то, что пожелает. Мы не станем его принуждать!

Виктор Гюго.Ну что ж! Тогда принудим его мы! И если он откажет в амнистии, мы заставим его дать ее. (Продолжительные аплодисменты слева.)

Разрешите мне, господа, закончить соображением, которое, надеюсь, повлияет на вас, ибо оно подсказано исключительно интересами Франции. Помимо заботы о нашей чести, помимо пользы, которую, в зависимости от того, какой партии мы сочувствуем, мы хотим принести либо римскому народу, либо папству, помимо этого, в Риме перед нами встает неотложный вопрос, в котором все мы заинтересованы и все будем единодушны, и заключается он в том, чтобы уйти из Рима как можно скорее. (Протестующие возгласы справа.)

Мы как нельзя более заинтересованы в том, чтобы Рим не стал для Франции своего рода Алжиром (движение в зале; возглас справа: «Ну вот еще!»), со всеми невыгодами Алжира, но без того преимущества, что Алжир нами завоеван и представляет собою наше владение; повторяю: своего рода Алжиром, который до бесконечности поглощал бы наших солдат и наши миллионы; солдат, необходимых для охраны наших границ, и миллионы, необходимые для облегчения страданий нашего народа (возгласы «Браво!» слева, ропот справа), — и где нам пришлось бы стоять лагерем, доколе — одному богу известно, всегда наготове, всегда начеку, почти что парализованными перед лицом осложнений в Европе. Повторяю: мы кровно заинтересованы в том, чтобы, как только Австрия оставит Болонью, поскорее уйти из Рима. (Возгласы «Правильно!» слева, протесты справа.)

Что же прежде всего необходимо для того, чтобы мы могли уйти из Рима? Твердая уверенность, что мы не оставляем позади себя революцию. А что нужно сделать для этого? Закончить эту революцию, пока мы еще в Риме. Но как заканчивают революцию? Я уже сказал вам это однажды и снова повторяю: принимая то, что в ней истинно, осуществляя то, что в ней справедливо. (Движение в зале.)

Наше правительство — хвала ему за это! — рассудило именно так и стремилось в этом смысле воздействовать на папское правительство. Отсюда письмо президента. Папский престол держится противоположного мнения: он тоже хочет закончить революцию, но другим способом — подавлением, и он издал буллу «Motu proprio». Что же произошло? «Motu proprio», амнистия, эти столь действенные успокоительные средства, вызвали негодование римского народа. В настоящий момент в Риме царит сильнейшее возбуждение, и если только, — а я полагаю, что министр иностранных дел не станет опровергать мои слова, — если только мы завтра оставим Рим, знаете ли вы, господа, что произойдет, как только ворота города захлопнутся за последним нашим солдатом? Вспыхнет революция, более страшная, чем первая, и придется все начинать сызнова. (Возгласы «Да, да!» слева, «Нет, нет!» справа.)