Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи

Так рассуждают оскорбители.

Изгнаннику же лучше всего думать о другом.

Раз он на берегу моря, пусть воспользуется этим. Пусть это вечное движение бесконечности придаст ему мудрости. Пусть он поразмыслит о вечном мятеже волн против берега и о наглых выпадах против истины. Диатрибы тщетно корчатся и извиваются. Пусть он посмотрит, как волна оплевывает берег, и задумается над тем, что выигрывает ее слюна и что теряет гранит.

Нет, не нужно бунтовать в ответ на оскорбление, не нужно расточать своего волнения, думая о возмездии, — храните суровое спокойствие. Утес весь мокр от брызг, но он не сдвигается с места; иногда он даже блестит от этих брызг. Клевета оставляет за собой глянцевитый след. По серебристой полоске на розе узнают, что прошла гусеница.

Плевок в лицо Христу — что может быть прекраснее!

Один священник, некто Сегюр, назвал Гарибальди трусливым и, в приливе метафорического вдохновения, добавил: «Как луна!» Гарибальди труслив, как луна! Это способно возбудить игру мысли; отсюда можно прийти к некоторым выводам: Ахилл — трус, стало быть Терсит — храбрец; Вольтер глуп, стало быть Сегюр мудр.

Пусть же изгнанник выполняет свой долг, и пусть он не мешает клевете делать свое грязное дело.

Загнанный, преданный, освистанный, облаянный, искусанный — пусть изгнанник молчит.

Молчание — великая вещь.

Ведь желая ответить на оскорбление, распаляешь его. Все, что бросаешь в ответ на клевету, служит для нее горючим. Даже собственный позор она заставляет служить своему ремеслу. Опровергать ее — значит ее удовлетворять. В сущности клевета глубоко уважает свою жертву. Клевета — страдающая сторона: она умирает от презрения. Она мечтает о чести быть опровергнутой. Не доставляйте ей этой чести. Если бы она получила пощечину, это означало бы для нее, что она замечена. Она показала бы свою пылающую щеку и сказала: «Стало быть, я существую».

Да и потом, к чему и на что изгнанникам жаловаться? Обратитесь к истории. Великих людей поносили еще больше, чем их.

Оскорбление — старая привычка людей: бросаться камнями доставляет особое удовольствие бездельникам; горе тому, кто возвышается над общим уровнем; удел тех, кто стоит на вершине, — ждать молнии с неба и града камней с земли. Это почти их вина: к чему было взбираться на вершину? Они привлекают к себе внимание и оскорбление. Этот прохожий-завистник всегда находится на улице; его миссия — ненависть; его постоянно встречаешь, тщедушного и обозленного, в тени высоких зданий.

Специалистам стоило бы заняться выяснением причин бессонницы великих людей. Гомер спит — bonus dormitat, [3] Честный человек спит (лат.). но во сне его жалит Зоил. Эсхил чувствует на коже зуд от укусов Эвпола и Кратина. Эти мелкие насекомые кишат роем: Вергилия покалывает Мевий, Горация — Лицилий, Ювенала — Кодр; к Данте пристал Чекки, к Шекспиру — Грин, к Ротру — Скюдери, а к Корнелю — Академия; у Мольера есть Донно де Визе, у Монтескье — Дефонтен, у Бюффона — Лабомелль, у Жан-Жака — Палиссо, у Дидро — Нонотт, у Вольтера — Фрерон. Слава — это золотое ложе, в котором водятся клопы.

Изгнание не слава, но у них есть нечто общее — паразиты. Того, кто испытал превратности судьбы, нельзя оставить в покое. Видеть праведный сон изгнанника не по вкусу тем, кто подбирает крохи со столов Нерона или Тиберия. Как! Он спит? Он, стало быть, счастлив? Ужалим его!

Если человек сражен, распростерт на земле, выметен из дому (очень просто: когда Вителлий становится кумиром, Ювенал превращается в мусор), если он изгнан, обездолен, побежден — этому завидуют. Как это ни странно, но у изгнанников есть завистники. Было бы понятно, если бы носители высоких добродетелей стали завидовать тем, кому выпали на долю великие несчастья: Катон завидовал бы Регулу, Тразей — Бруту, Рабб — Барбесу. Но это вовсе не так: великим завидуют подлые. Пошлое ничтожество встревожено мужественным протестом побежденного: Гюстав Планш завидует судьбе Луи Блана, Бакюлар — судьбе Мильтона, Жокрисс — судьбе Эсхила.

Оскорбитель, живший в древности, лишь следовал за колесницей победителя; современный оскорбитель следит за изгородью побежденного. Побежденный истекает кровью. К этой крови поносители примешивают свою грязь. Пусть. Доставим им эту радость.

Эта радость тем более ощутима, что она вовсе не ненавистна хозяину и за нее хорошо платят. То, что таится внутри, прорывается наружу и становится общественным оскорблением. Деспоты, ведя войну против изгнанников, опираются на двух союзников: во-первых, на зависть, во-вторых, на развращенность.

Когда говоришь о том, что такое изгнание, приходится останавливаться на деталях. Указание на некоторых насекомых-паразитов составляет часть вопроса, поэтому мы были вынуждены углубиться в эту энтомологию.

Таковы мелочные стороны изгнания, а вот и великие: мечтать, думать, страдать.

Быть наедине с самим собою и чувствовать, что ты — со всеми; ненавидеть успех зла, но сожалеть о счастье злодея; самоутверждаться как гражданин и очищаться как философ; быть бедным и улучшать свое положение собственным трудом; размышлять и предугадывать: размышлять о хорошем и предугадывать лучшее; гневаться лишь общественным гневом; забыть о личной ненависти; дышать живительным воздухом огромных и безлюдных пространств, погружаясь в великие мечтания об абсолютном; смотреть на то, что наверху, не теряя из виду того, что внизу; никогда не предаваться созерцанию идеала до такой степени, чтобы забыть о существовании тирана; замечать, как в тебе возникает смешанное чувство — растущего возмущения и усиливающегося умиротворения; носить в себе две души: свою душу и родину.

Одно отрадно: предчувствовать собственное милосердие; быть готовым помиловать виновного, когда тот будет побежден и будет стоять на коленях; знать, что ты никогда его безжалостно не оттолкнешь. Испытываешь священную радость, заранее обещая предоставить убежище будущим побежденным и беглецам, кто бы они ни были. Перед поверженным врагом гнев складывает оружие. Пишущий эти строки приучил своих спутников по изгнанию к словам, которые он постоянно повторял: «Если когда-нибудь, на следующий день после революции, спасающийся бегством Бонапарт постучит ко мне в дверь и попросит у меня приюта, ни один волос не упадет с его головы».

Эти размышления, усложненные обрушившимися на изгнанника превратностями судьбы, отрадны для него. Они не мешают ему выполнить свой долг. Напротив, они его к этому побуждают. Будь тем более суров сегодня, чем более снисходительным ты станешь завтра; рази всемогущего до тех пор, пока ты не окажешь помощь умоляющему. Впоследствии, прежде чем простить, ты выставишь лишь одно условие — раскаяние. Сейчас ты имеешь дело с удавшимся преступлением — клейми его.