Андрей Ашкеров - По справедливости: эссе о партийности бытия

Впрочем, вся проблематика ответственного поведения не более чем морализаторство. По поводу все тех же договорных отношений, которые отсылают к совершенно мифическому договору, но без которых «никак нельзя». То, что действительно представляет интерес в данном случае, так это судьба истины. Общества консенсусного типа воплощают проект невиданного прежде попрания ее прав. Там, где «обо всем можно договориться», места для истины никогда не находится.

Возможность договориться «обо всем» логически приводит к тому, что договориться можно и со злом. В крайней точке перспективы, связанной с подобной практикой, злом становится все, с чем не представляется возможным договориться. Область деятельности, свободная от формата договорных отношений, автоматически отождествляется с «террором». [41]

Это ведет к существенно более прискорбным последствиям, нежели воцарение конвенциалистской этики. Определения добра и блага оказываются зависящими от определений зла, превращаются в то, что может обозначаться как «не-зло».

Благо перестают соотносить с определенными образцами поведения и системами действия. Его уделом оказывается реактивность, а не активность. [42]

Криминал как этическая проблема. В итоге терроризм повседневности обозначает собой особую мутацию: добро начинает кроиться по мерке зла. Добро становится дробным, неопределенным, многоликим. Мы не без оснований видим источник опасности во всем. По причине этого мы подозреваем кого угодно и стараемся держать на крючке первого встречного. Роль Врага оказывается универсальной социальной ролью, которая может быть предложена любому и каждому.

Договорные отношения становятся при этом не только способом закрепления и обоснования ситуации повсеместного шантажа. [43]

Одновременно они превращаются в доминирующий стиль социальных отношений.

Наиболее точное название для него crime-style.

Не стоит воспринимать его как лакуну во всеобщей системе права или как область, которой не коснулась всеобъемлющая «юридизация» обществ. Точно так же нет смысла видеть в нем банальное проявление некоторой недоработки – будь то со стороны контролирующих органов или органов законодательной власти. Crime-style не помеха и не досадное упущение. Это следствие повсеместности юридических регламентации, побочный продукт деятельности армии юристов и в первую очередь закономерное воплощение доктрины прав человека.

Когда человек мыслится как существо, сущность которого состоит в обладании правами («все люди рождаются свободными и равными в правах»), именно право и ничто другое начинает восприниматься как гарантия его идентичности. Поскольку правовой дискурс строится на указаниях и предписаниях, человек превращается в существо, которому, чтобы быть собой, надлежит быть правовым субъектом. Этот «закон» заменит любую нравственность и затемнит любую онтологию.

Получается, сам факт существования человека ставится в зависимость от решения вопроса о том, есть ли у него на это право. Та же самая постановка вопроса распространяется и на проблему добродетелей. Человек может быть добродетельным лишь в том случае, если наличие ее равнозначно обладанию санкцией на их обладание. Таким образом, уже в силу того, что человеческое существо существует и способно совершать нравственные поступки, оно уже оказывается под подозрением: соотносится ли все это с правом (прежде всего с правом все это делать).

Будучи идентифицированным как тот-кто-наделен-правами-человека, «человек» оказывается пустым местом, которое может занять кто угодно, к кому применимы эти права. [44]Действующее лицо, определяемое через право – прежде всего право быть собой, о котором так пекутся правозащитники, – является одновременно и существом, жизнь которого связана с постоянным балансированием между бесправием и правонарушением.

Террор повседневности, наполненной угнетающими нас условиями и условностями, совершенно закономерно соотносится с двумя антропологическими проектами: антропологией человека криминального, чьи преступления способствуют совершенствованию системы права, и антропологией маленького человека, чье бесправие само по себе уже есть преступление.

Внимание современной политики к телу, когда она все больше начинает пониматься как практика всеобъемлющего контроля за жизнедеятельностью, делает любую форму политического действия биополитикой.

Суть ее состоит в отождествлении политики и жизнедеятельности. С биополитической точки зрения сама возможность существования в качестве живого существа оборачивается для человека превращением в политического игрока. По факту рождения каждый из нас обретает особую власть: власть быть. При этом если традиционная политика вершилась на уровне коллективных тел – общностей, коллективов и групп, – то биополитика касается прежде всего индивидуальных тел.

Говоря более определенно, биополитика и есть практика индивидуализации тела. Индивидуализация идет рука об руку с приватизацией: тело начинает рассматриваться не только как предмет обладания, но и как наиболее «естественная» форма собственности. Так на уровне индивидуального тела осуществляется единение политики и экономики. В итоге статус живого существа служит условием превращения человека в собственника, а значит, не только в политического, но и в экономического игрока.

Слово «игра» является здесь ключевым: биополитика превращает жизнь человека в спорт.

Биополитическая революция. Понятые как «арена» индивидуальной активности, в разновидность спортивного состязания превращаются не только экономика и политика. Спортивной ареной оказывается и сама жизнь. Витальность оказывается едва ли не главенствующим фактором успеха, ее утрата или избыток рассматриваются как основной критерий экономического благополучия и политического могущества.

Со спортом как «образом жизни» связаны новые представления о здоровье, красоте и гармонии. Формирование «биополитического» капитализма оказывается сопряженным с тем, что эксплуатация человека больше не кажется эксплуатацией духовного существа, наделенного качествами «личности». Отныне человек эксплуатируется только в качестве тела, индивидуальность которого мыслится как всеобщее, а потому и ничем не примечательное достояние.

Эксплуатация оказывается родом упражнения, осуществлять которое необходимо для того, чтобы тело «не застаивалось» и более эффективно использовалось как ресурс. Эксплуатация, таким образом, также мыслится по аналогии со спортом: как определенный режим нагрузки, который превращает тело в инструмент и заставляет его жить под знаком эффективности. Биополитическая революция, превратившая «трудящихся» в «менеджеров», сделала последних одновременно и инструкторами по эксплуатации собственных тел. Современная идеологическая интерпретация этого «режима нагрузки» превращает его в нечто среднее между «диететикой» и «фитнесом», только с большим энергетическим выходом.