Чеслав Милош - Порабощенный разум

Среди памфлетных стихотворений Милоша первых же послевоенных месяцев — «Портрет середины XX века». Это портрет польского интеллектуала-1945:

В стихотворении присутствуют уже некоторые мотивы «Порабощенного разума», а в цитируемых строках — один из главных мотивов книги — феномен «двойного сознания», «двоемыслия», «раздвоения» польских (восточноевропейских) интеллектуалов.

В 1948 Казимеж Выка, редактор ведущего журнала «Твурчость», публикует новую поэму Милоша «Нравственный трактат». Это анализ нравственной и психологической ситуации польской интеллигенции в первые послевоенные годы. То есть то, чему через несколько лет Милош посвятит книгу «Порабощенный разум». Цензура чудом пропустила поэму. Читатели заучивали ее наизусть. Быстрый 4-стопный ямб. Парная рифмовка. Поэму растащили на афоризмы и двустишия, как когда-то растащили на пословицы «Горе от ума» Грибоедова. Тема «ума», ситуация «ума», занимавшая и Грибоедова и Свифта, занимает Милоша.

К Свифту — декану (настоятелю) собора Св. Патрика в Дублине Милош обращается за советами и «секретами»:

Прочным домом Свифта стала английская литература, прочным домом Милоша — польская литература. Прочного же дома в буквальном, в житейском значении слова Милош в ближайшие годы иметь не будет. В ближайшие годы он выберет изгнание.

В 1949 он побывает в Польше. Как раз в этот момент политика плюрализма и либерализма варшавских властей в идеологии и в культуре резко сменилась — под давлением «Центра» — жестким курсом. После этой «экскурсии» в Варшаву Милош, видимо, подумывал, не остаться ли ему в США. Но в США это были годы разгула маккартизма, годы работы комиссии сенатора Мак-Карти по расследованию антиамериканской деятельности, времена допросов, слежки за людьми, ограничения гражданских свобод. «…Джо Мак-Карти устраивал там охоту на коммунистов, — вспомнит Милош много лет спустя, — это вызвало ужас интеллектуальной среды, и, разумеется, ни один уважающий себя человек не мог присоединиться к антикоммунистической кампании, которую воспринимали как начало фашизма в Америке. Умственный уровень охотящихся подтверждал такое допущение. Я читал где-то стенограмму ответов Бертольта Брехта соответствующей комиссии Конгресса. Он играл ими, как кот мышью. Вскоре он уехал в Восточный Берлин…»

Летом 1950 Милоша переводят в Париж на должность первого секретаря польского посольства. Он выезжает в Париж. На рождественские и новогодние праздники посещает Варшаву, где у него неожиданно отбирают дипломатический паспорт. Жена Милоша, Янина, ожидающая второго ребенка, осталась в Америке. После вмешательства министра иностранных дел Зыгмунта Модзелевского Милошу вернули паспорт, он выезжает в Париж в январе 1951, но 1 февраля не является в посольство за зарплатой и становится «невозвращенцем». Обращается к французскому правительству с просьбой о политическом убежище. Убежище житейское и психологическое он получил в редакции польского парижского эмигрантского журнала «Культура». В доме редакции в Мезон-Лаффит под Парижем он живет больше года (поначалу инкогнито), здесь он пишет свою книгу «Порабощенный разум». В майском номере журнала публикуется его манифест «Нет», мотивирующий его решение стать эмигрантом. Этот текст — в какой-то степени набросок некоторых страниц и сюжетов книги «Порабощенный разум», здесь уже появляются некоторые ключевые слова и словосочетания будущей книги (например, «Новая Вера»).

Название-тема-концепция книги Милоша напоминает — совершенно сознательно — писателей и мыслителей XVIII века, Века Разума. С XVIII веком, английским и французским, ассоциируется и жанр книги: Милош называет свою книгу «трактатом», точнее — это трактат-памфлет. Милош сознательно стилизует под авторов XVIII века и поэтику названий глав: «Альфа — или Моралист», «Гамма — или Раб истории» (ср. названия философско-сатирических повестей Вольтера: «Мемнон, или Человеческая мудрость», «Кандид, или Оптимизм»); а «восточный колорит» главы «Кетман» напоминает о «восточном колорите» философско-политической публицистики XVIII века (Монтескье, Вольтер, в России — молодой Крылов).

О порабощении разума писали Монтескье, Александр Поп, Радищев. Соответствующую строфу Радищева из его знаменитой оды «Вольность» Милош мог и не помнить. Вероятно, помнил строки ценимого им Александра Попа из поэмы «Опыт о критике», где английский поэт рассматривает перипетии разума за последние две тысячи лет, в частности, в Средние века:

Князь Сергий Ширинский-Шихматов (тот самый, из эпиграммы молодого Пушкина о трех стариках-архаистах: «…Шихматов, Шаховской, Шишков…») несколько утяжелил эти строки в своем переводе — и своим шестистопным ямбом вместо пятистопного ямба оригинала, и архаичной лексикой, но смысл передал очень точно, а утяжеленность его перевода вызывает лишь уважение и придает должный вес этой вечной теме.

У Монтескье в «Персидских письмах» о порабощении разума пишет один персиянин другому, размышляя о персидской деспотии: «У нас все характеры однообразны, потому что все они вымучены; мы видим людей не такими, каковы они на самом деле, а какими их принуждают быть. В этом порабощении сердца и ума слышится только голос страха…» Следующий абзац письма этого персиянина начинается словами: «Притворство — искусство у нас весьма распространенное и даже необходимое…» Эта мысль — о притворстве в условиях деспотии — один из лейтмотивов книги Милоша, содержание которой, по одному из его позднейших высказываний, — «анализ умственной акробатики восточноевропейских интеллектуалов, изображающих, что они принимают догмы сталинизма». Развернутому анализу этой «умственной акробатики», этого «притворства» целиком посвящена одна из самых блестящих и самых знаменитых глав книги — глава «Кетман».