Алексей Толстой - Том 10. Публицистика

Деревенская семья представляет любопытное зрелище, когда на каникулы приезжают в деревню дети. За стол садятся дед, помнящий крепостное право и плети помещика, отец, видавший позор Цусимы и первую революцию 1905 года, залитую кровью, мать, которая в 50 лет ликвидировала неграмотность и сейчас председательница сельсовета: от сознания власти — речь ее лаконична и безапелляционна, — муж ее побаивается. Приехавшие на каникулы дети — сын-лейтенант, старшая дочь — доцент политической экономии, средняя кончает инженерный втуз, младшая — комсомолка, трактористка, она еще живет дома.

А вот семья рабочего за праздничным столом: мать полуграмотная, она занята домашним хозяйством и заботами о детях, мать поработала и потрудилась на своем веку, отец — мастер на заводе, он любит музыку и собирает библиотеку, преимущественно русских и иностранных классиков. Из современных писателей он одобряет Горького, к остальным относится выжидательно. Двое сыновей и две дочери работают на заводе и без отрыва от производства учатся в высших учебных заведениях. Они не пропускают ни одной премьеры в театрах, ни одного концерта филармонии. Все они спортсмены. Младшая дочь увлекается прыжками с парашютом, готовясь побить рекорд затяжного прыжка. Они любят современную литературу и, кроме старшего, все были в свое время в литературных кружках. Они очень требовательны и нетерпеливы. Они пишут письма писателям. Спрашивают не особенно любезно: «Почему вы так мало говорите о современной девушке, вы совершенно не знаете советской женщины…»

Из-за этих вопросов пятидесяти миллионов читателей писателю Советской России жить очень беспокойно.

Наш молодой читатель обычно уверен в себе. Да как и не быть уверенным, когда всего за 10 лет силами творчества и волею всего народа страна поднялась из развалин и стала богатой и мощной!

Эти девушки, пишущие требовательные письма писателям, знают, что наша Красная Армия, воздушный и подводный флот — самые сильные в Европе и ни одной комбинации агрессоров не удастся сокрушить дело строящегося социализма… Они спокойны, они со свойственной им уверенностью в завтрашнем дне идут вперед. Самое тяжелое — построение фундамента социализма — осталось позади. Перед ними освоение духовной культуры…

В такой обстановке происходит развитие третьего периода советской литературы. Писатель имеет дело с требовательным и выросшим культурно читателем… Притом организованным читателем… Этим летом молодые читатели — рабочие одного большого завода на Волге — просили меня приехать на читательскую конференцию, где обсуждался один из моих романов. У меня не было времени, я отказался. Тогда читатели прислали за мною двухместный самолет. Мы полетели с моей женой и приземлились на травянистом поле, где нас встретили около тысячи нарядных и веселых девушек и молодых людей.

В заводском клубе я прочитал им из нового романа, завязалась литературная беседа. На трибуну поднимались мои молодые читатели, чрезвычайно осведомленные в советской и мировой литературе, и вы не думайте, что уж очень хвалили меня: это у нас не принято.

В конце вечера шесть девушек, одетых в спортивные костюмы, принесли и подарили мне ими самими построенный великолепный мотор для лодки.

Читательские конференции, литературные кружки и литературные отделы в фабричных и заводских газетах объединяют и развивают пятидесятимиллионную массу советских читателей.

Литературе предъявляют все более строгие требования качества. О дилетантизме первого периода, об очерковой торопливости второго периода не может быть и речи. Современный читатель требует теперь обобщения пройденного страной пути, он требует показать ему героя нашего времени. Период неряшливой кисти, оперирования безликими массами миновал. Нам нужно индивидуализированное лицо человека, нужен реальный тип, он уже сложился, он уже в быту. Читатель требует поставить перед ним живой моральный образец лучшего советского человека . Читатель ищет высоких волнений души. Наш читатель оптимист прежде всего. Ни за какие коврижки его нельзя убедить в том, что мир не стоит того, чтобы в нем жить, и что уныние и безнадежность, пессимизм и презрение к людям должны быть содержанием искусства…

Переход к третьему периоду литературы был для наших писателей трудным, а для иных и тяжелым временем.

Приходится навсегда покончить с дилетантизмом, приходится делать еще более трудное: создавать в искусстве положительный т и п. Приходится кончать с традициями и навыками дореволюционной русской литературы, возраставших на оппозиционном отношении ко всему существенному. «Я мыслю — значит, я все отрицаю» — было формулой искусства. Теперь эта формула звучит: «Я мыслю — значит, я строю жизнь».

Все это только начало советского искусства, его утренняя заря. Народ, создавший своими руками свое великое государство, — я уверен, — создаст большое искусство — светлое и радостное, — как солнечный свет, как вся наша земля, отлично приспособленная для того, чтобы человечество построило на ней радостную и светлую жизнь.

Нет, не будем жить, как птицы небесные, увы, это невозможно! Будем жить, как мудрецы, по великому начертанному плану, прокладывая себе дорогу вперед, к счастью.

Нам всем свойственно самокритическое отношение к нашей литературе. И очень хорошо, что мы о себе думаем хуже, чем есть на самом деле. Если писатель думает: вот какой я хороший писатель! — то дело плохо.

Когда я начинаю писать новую книгу и мне не кажется, что она лучше предыдущей, — я прихожу в полнейшее отчаяние. Когда я не нахожу в своей старой книге, что бы можно почиркать, мне кажется, что я остановился в развитии.

Все мы растем, все мы относимся к себе критически. Это правильно. Но на Западе советская литература представляется в другом свете — как огромная литература новых идей, нового подхода к жизни, нового подхода к материалу.

Это сразу ощущаешь, когда приезжаешь на Запад. В Англии, кроме Уэллса, Шоу и молодого болезненного Хексли, — уровень литературы низок и незначителен. Влияние Антона Чехова, странным образом перемешанного с Прустом… Есть молодые поэты с уклоном к социализму… Они читают свои поэмы в аудиториях и не особенно рассчитывают на их опубликование.

Да, сравнительно, у нас — грандиозная литература. И нам унывать-то вообще нечего. Мы молоды, мы только еще набираем силу и рост.

Но нам нужно знать свои ошибки.

Я считаю, что одна из серьезнейших наших ошибок — это не до конца изгнанный из нашего художественного аппарата, из нашего художественного мышления, не до конца выметенный РАПП.