Иван Толстой - Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

На берегу прозрачного бассейна, тоже почти напротив павильона СССР, помещается павильон Соединенных Штатов» (Новое русское слово, 1958, 23 апреля, с. 4).

Когда советский комплекс (названный кем-то зубоскальски «стеклянным сараем») под звуки гимна открыли для посетителей, напротив, над ватиканским центром, словно полемизируя, зазвонили во все колокола.

Сарказму журналистов не было предела. Обозреватель брюссельской «Soir» (все в мире вечерние газеты, как правило, желтые) писал: «Русские привезли с собой решительно все, опасаясь, что про них могут подумать, будто у них чего-то нет». И перечислял увиденное: советские автомобили, тракторы, охотничьи ружья, теннисные ракетки и мячи, футбольные бутсы, иконы, консервы – овощные и фруктовые, кефаль, крабы, икру, сухари, баранки, хлеб, книги на всех языках народов СССР, живопись, шкурки из соболя и каракуля. В общем, заключал журналист, «советский павильон больше напоминает ярмарку, нежели выставочный павильон великой державы».

Специально на выставку прилетел из Нью-Йорка сотрудник Радио Свобода (кстати, первый советский человек, нанятый туда в штат) писатель Владимир Юрасов. В брошюре «Картинки с выставки: Брюссельские встречи» он вспоминал:

«Я сразу же заметил в уличной толпе людей, медленно бродивших группами по три-четыре человека. Я узнал их по широким брюкам, по старомодным, несвежим костюмам, по туристическим значкам „СССР“ на пиджаках. Главное – я узнал их по лицам, по тому особенному выражению, которое нельзя назвать иначе, как „советское“. Все в этом выражении: и тяжелая жизнь, и страх, и достоинство, и желание быть безразличным, и готовность ко всему, как это бывает у солдат при встрече с офицером. (...) Мне очень хотелось подойти и заговорить с людьми, приехавшими и страны, где я рос, учился, любил, работал, страдал. Но по выражению их лиц я видел, что разговора не будет – я знал этот страх советского человека, попавшего заграницу, перед незнакомыми людьми, особенно перед теми, кто говорит по-русски.

Потом я увидел на тротуаре центральной улицы Брюсселя высокую круглую будку с застекленными витринами, в которых были выставлены русские книги. Между книгам висело объявление: «Русские книги продаются в Галлери де Коммерс. В магазине говорят по-русски». Я их сразу узнал – книги, изданные издательством имени Чехова в Нью-Йорке, ИМКА – в Париже, издательством ЦОПЭ в Мюнхене. (...)

Там, на брюссельской улице у киоска-витрины с русскими книгами я убедился, что советский человек по-прежнему боится – боится свободно прочесть название книги, изданной заграницей, без советской цензуры, боится прочесть в присутствии других советских людей. Единственное открытие, которое я сделал, – молодые люди моложе 35 лет были храбрее своих старших спутников» (Юрасов, с. 10—12).

Юрасов разгуливал по выставке, присматривался к посетителям, плотно обедал в советском павильоне (три порции маринованных грибов под водку, суп-селянка, севрюга, жаренная на вертеле), заговаривал с сотрудниками:

«– А почему такое большое художественное произведение вашего писателя Бориса Пастернака, как „Доктор Живаго“, запретили издавать в Советском Союзе? Ведь это позор на весь мир – для русской литературы, для русского народа, что талантливейшее произведение русского писателя издается за границей на иностранных языках, а дома не издается.

– Я не читал этого романа, н Пастернак, вообще, мало понятен читателю.

– Вот видите, Вы даже не читали романа, наверно, не читали и других его произведений, например, его изумительных стихов, а опять говорите за читателя, за людей. Почему бы не дать читателю самому прочесть роман Пастернака? Я уверен, что советский читатель все там понял бы, куда больше нас – иностранных читателей» (там же, с. 28).

Владимир Юрасов на Экспо притворялся американцем, говорящим по-русски. Правда, у бдительных чекистов он вызвал сильное подозрение и они даже устроили ему проверку, подговорив настоящую американку заговорить с ним. Американка притвору не выдала.

«– В этом романе тоже о несчастной любви? – спросил парень.

– Да, о типично советской любви. Но в нем есть больше – история современной человеческой души. На фоне дореволюционной России, революции – вплоть до двадцать девятого года. В конце романа есть место о военном и послевоенном Советском Союзе.

– Может быть, и у нас издадут, – заметила девушка.

– Зачем? Раз Запад расхваливает, значит, что-то в романе выгодно для Запада и вредно для нас. Вот они какой бум поднимают! – вскипел молодой человек.

– Западная литературная критика высоко оценивает прежде всего художественные достоинства романа. А то, что вы называете бумом, то ваше руководство само виновато – запретило издание дома, да еще помешать изданию заграницей пыталось – естественно, что все это среди широких масс повысило интерес к роману» (там же, с. 29).

Разговор о «Докторе Живаго» Юрасов вел не ради пустой забавы. В своей брошюре он ничего не рассказывает о бесплатной раздаче романа всем желающим. Правда, толстые 634-страничные книги разошлись за один день, но многие экземпляры достались активистам – русским эмигрантам, еще в течение месяца охотно приносившим к павильонам по первой же просьбе не только Пастернака, но и других запрещенных в СССР авторов.

Текстом «Живаго» ЦРУ распорядилось максимально широко: экземпляры были спешно доставлены в Амстердам и Антверпен, где специально обученные русские эмигранты вручали их советским морякам, часть тиража была отправлена в важнейшие туристические столицы – Париж и Лондон, где дожидалась приезда советских писателей, музыкантов и актеров, одну, как минимум, книгу доставили в Мюнхен для чтения на коротких волнах.

10 сентября газета «Новое русское слово» писала:

«За последние дни Радио Освобождение передало в СССР несколько специальных программ, посвященных только что вышедшей в С. Штатах книге Бориса Пастернака „Доктор Живаго“. Как известно, книга эта, запрещенная в СССР, вышла на всех европейских языках и сейчас в Голландии готовится ее русское издание. Радио Освобождение передает в СССР не только содержание книги, о которой советская интеллигенция имеет лишь смутное представление, но и выдержки из оригинального текста и отзывы европейских и американских критиков» (раздел «Хроника», без подписи).

Пройдет полтора месяца, и после объявления о Нобелевской премии «Живаго» начнут передавать в эфир в замедленном чтении – так, чтобы слушатели успевали записывать.

Раздача романа в Брюсселе сразу же вызвала скандал. Госпожа Постнова, возглавлявшая русский отдел Ватиканского павильона, подтвердила в интервью голландскому журналисту, что ее группа бесплатно раздавала экземпляры русского «Живаго» советским туристам. Газеты писали, что раздачу организовала «Информационная служба Ватикана» или «Восточно-христианский центр». Среди других русских, упоминаемых в прессе тех дней или много общавшихся с советскими представителями, – сотрудник «Free Europe Press» Владимир Толстой (его полная фамилия Толстой-Милославский), журналисты Радио Освобождения Виктор Франк (кузен Нобелевского лауреата 1958 года по физике Ильи Франка), Юрий фон Шлиппе, выступавший у микрофона под именем Юрия Мельникова.