Валерий Брюсов - Том 7. Статьи о Пушкине. Учители учителей

На все эти вопросы есть, по-видимому, только один правдоподобный и приемлемый для науки ответ: аналогии в культурах Эгейи и Египта должно объяснить не влиянием одного народа на другой, а общностью происхождения этих культур. Та и другая, развиваясь самостоятельно в течение тысячелетий, отправлялась от одной и той же исходной точки. Существовал, в незапамятно давние эпохи истории, некоторый х, некоторый культурный мир, который равно оказал свое влияние и на Эгейю и на Египет, дал им обоим первый толчок к развитию их духовных сил. Такое предположение объясняет и то обстоятельство, что религиозная мысль, как египтян, так и эгейцев, пошла по одному и тому же пути и привела к сходным результатам, и те отдельные факты, что в культуре двух народов оказались почти тожественные явления, в частности, — что некоторые письменные знаки египтян и эгейцев совпали. Допуская, что в основе культур египетской и эгейской лежит нечто единое, мы разрешаем большую часть загадок, представляемых историей Эгейи. Мало того: гипотезой о существовании этого х, этого древнейшего культурного мира, властно влиявшего на исторические культуры древности, мы разрешаем и многие другие загадки исторической науки. Отношения между Эгейей и Египтом — только частный случай, когда исторические факты требуют принятия этой гипотезы. Достаточно бегло обозреть другие древнейшие культурные миры человечества, чтобы убедиться, что и их история настоятельно требует допущения того же, пока неведомого нам, «икса».

Замечательно, что начало культуры, как эгейской, так я египетской, до сих пор, решительно ускользает от всех исследований историков. Мы уже отмечали, что даже самые ранние создания эгейского искусства отмечены чертами не только культурной зрелости, но как бы некоторого декаданса; объяснить это можно только тем, что эгейское художество, при самом своем возникновении, находилось под воздействием другого, давно перешедшего через грань своей зрелости и клонившегося к упадку. Новорожденную эгейскую культуру пестовали руки няни дряхлой и многоопытной. Некоторые историки, имея в виду эту раннюю зрелость Эгейи, сравнивали ее с Афиной-Палладой, возникшей из головы Зевса в полном вооружении. Такое сравнение можно принять лишь с некоторыми ограничениями, так как в эволюции Эгейи можно наметить несколько последовательных периодов и проследить развитие отдельных элементов от примитивизма к совершенству. Но все же, памятники даже раннеминойского периода, при всей элементарности их обработки, указывают на ступень развития, далекую от первобытного варварства. Эгейцы, как мы тоже говорили раньше, пережили первоначальные стадии своего духовного развития где-то за пределами наших наблюдений, вероятно, — на побережье Атлантического океана, откуда выводит их гипотеза Лихтенберга, и пришли на берега Эгейского моря уже в обладании значительным запасом знаний, навыков, умений, с определенными религиозными воззрениями, с определенно сложившимся складом народного духа.

При раскопках в Кносском дворце, после пластов, накопленных многими десятками, если не сотнями, веков, свидетельствующих о примитивной культуре неолита, вдруг сразу открываются стены первого лабиринта. Ниже лежат остатки жизни грубой, дикой, следы жилищ и вещи, которые принадлежали племенам первобытных звероловов, охотившихся с кремневыми копьями и стрелами, а тотчас над этим слоем — мощный фундамент огромного дворца, бронзовые и медные кинжалы, черепки изящных ваз, золотые безделушки, тешившие местных красавиц, предметы роскоши, довольства и усложненной жизни. Так и в истории: на берегах Эгейского моря, после первобытных племен, аборигенов страны, сразу являются эгейцы, народ глубококультурный, имеющий государственные установления, заводящий сношения с заморскими соседями, оказывающий свое влияние на самое царство фараонов. Переходной стадии нет; не автохтоны страны, путем медленной эволюции, достигают высших ступеней развития, но приходит совершенно другое новое племя, уже подготовленное к восхождению на высшие ступени духовной жизни. От глаз историка опять ускользает таинственный момент зарождения культуры, как в биологических науках ускользает момент зарождения живого организма. Мы осуждены в истории, как в биологии, изучать только развитие, а не возникновение.

Почти то же самое приходится сказать о культуре Египта. Новейшие исследования восстановили длинный путь эволюции египетской культуры, на протяжении четырех тысячелетий. В настоящее время открыты в Египте могилы, относящиеся к доисторической эпохе, на основании которых можно судить о быте тех людей, которые населяли долину Нила задолго до первых фактов, отмеченных египетскими летописями. Мы в состоянии теперь проследить постепенное развитие у египтян научных познаний, технических приемов, вкусов, от той эпохи, к которой относятся грубые фигурки, находимые в древнейших могильниках, до пышного расцвета Фиванского искусства в конце Среднего царства, до высшего блеска египетской культуры во времена «империи» Рамсесидов и до упадка страны фараонов в Саисский период и в века после него… Явилась возможность написать и связную политическую историю Египта, как то сделал американец Брэстед, и историю египетского искусства, как то сделано в блестящем предсмертном труде знаменитого французского египтолога Масперо [135] Обе эти работы имеются в русском переводе и должны быть горячо рекомендованы всем, желающим ближе ознакомиться с Древним Египтом: Джемс Г. Брэстед, «История Египта», изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1915; Г. Масперо, «Египет», серия «Ars Una», к-во «Проблемы эстетики» М. Марека, М. (1916). Оба издания — иллюстрированные. Для начинающих может быть полезна и другая популярная книжка Масперо «Египет», в изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1913. Что же касается основного труда Масперо, его «Древней истории народов Востока», то, к сожалению, его русское изд. К. Т. Солдатенкова, М. 1913, должно считаться в значительной степени устаревшим и во многом не соответствующим современному состоянию египтологии. . Однако специалисты знают, что все же остаются в египетской истории пробелы, и не только по отношению ко второстепенным деталям, но оставляющие нерешенной загадкой наиболее существенные вопросы. Две таких загадки касаются самого начала египетской культуры.

Как это ни странно, но должно признаться, что происхождение египетского искусства, а с ним всей египетской культуры, до сих пор для науки необъяснимо. Мы хорошо знаем эволюцию искусства в Египте, от его простейших, древнейших проявлений, до наиболее совершенных созданий позднейших эпох; но зарождение египетского художества, его возникновение из примитивных поделок первобытных насельников страны, не может быть прослежено по памятникам. У нас есть или примитивные изделия, еще чуждые элемента художественности, или, хотя и простейшие, но уже явно художественные создания, из которых потом естественно развивается все искусство Мемфиса и Фив. Посредствующего звена опять нет, как нет его между неолитическими поселениями Крита и Кносским лабиринтом. Мы застаем египтян уже обладающими элементами культуры, зернами, из которых должен был вырасти пышный цвет позднейших веков, но каким путем были получены эти зерна, кто бросил этот сев в благодарную почву египетской души, — мы не знаем.